— Ну так что ж? Ну так что ж? — снова затараторила нянечка. — Ведь младенец еще, оттого и глазыньки разъезжаются. Только оттого, папаша.
Андрей внезапно схватил нянечку за плечи, чмокнул в висок и рассмеялся.
Толстушка охнула, ойкнула, вся порозовела и, прижав к груди вдруг заревевший кулек, куда-то исчезла.
Катя тихонько спросила Андрея:
— Ну, как ты? Был в ЧК?
— Был.
— Говорили?
— Да.
— Не страшно?
— Не знаю… Посадят, чай.
— Не посадять, — сказала Катя, теребя косу. — Я тоже, небось, толковала. Не посадять… Ну, иди.
Она подтолкнула его в спину, но внезапно поманила к себе.
— Когда отсель возьмешь?
Андрей пожал плечами.
— Не знаю.
— Приходи послезавтра. Меня выпишуть.
— Ладно, коль не посадят.
Уже потом, шагая по улице, со стыдом вспоминал что эти последние минуты с женой провел не так, как надо бы, а молол невесть что, и могло показаться: он просто бездумная и глупая дубина. Но тут же счел Катя поймет его состояние — и простит.
…В «Гранд-отеле» было прохладно и тихо. Андрее поднялся на второй этаж, но в комнате не оказалось ни Вараксина, ни Варны. Лишь на кровати скучал в одиночестве ординарец Степана. Он молча кивнул на стол, где белела прижатая пепельницей записка. Вараксин сообщал: вышли прогуляться возле гостиницы.
Андрей нашел их в скверике, рядом с отелем.
— Кто? С кем поздравить?! — закричал Степан, поспешив навстречу Россохатскому. — Докладывай!
Они долго трясли Андрею руку, всерьез требовали, чтобы новоиспеченный папаша выставил магарыч. Россохатский смутился.
— Денег у меня, как у лягушки шерсти…
— Вздор! — подмигнул Вараксин. — Нужен повод. А деньги… что деньги!.. У меня найдутся, милейший!
Внезапно Степан оставил спутников и поспешил к подъезду, кого-то высматривая в кучке гуляющих. Проводив его взглядом, Варна негромко сказал:
— Все недосуг молвить было… Спасибо, Андрей Васильевич.
Андрей помолчал, спросил:
— За что же?
— Сам знаешь. Ты добрый человек. Я рад.
Россохатский пожал плечами.
— И вы б меня в беде не бросили, полагаю.
— Разумеется.
— Тогда и говорить не о чем.
— Пожалуй. Но все же — спасибо.
Подошел Степан. За его спиной переговаривались монголы в военной форме.
— Знакомьтесь, — предложил Вараксин. — Наши товарищи.
Варна и Россохатский поклонились. Андрей хотел спросить Степана, зачем пересекли границу эти люди, но тут из переулка, покашливая и попрыгивая, выскочил длинный плоский «Фиат». Машина, точно вкопанная, замерла у подъезда.
Из нее вышли двое военных. Один из них — высокий и худощавый, с широкими, в изломе, бровями; другой — с короткими усами и трудным прямым взглядом.
Степан и монголы быстро подошли к ним, и Вараксин поочередно обнял приехавших. Обменявшись короткими фразами, они расстались, и приезжие ушли в гостиницу.
— Не признал? — спросил Вараксин Андрея.
— Нет. Не доводилось встречать.
— Рокоссовский и Щетинкин, — пояснил Степан, и нотки уважения и гордости прозвучали в его словах.
— Фамилии знаю, — кивнул Россохатский, припоминая, что оба эти командира вызывали в свое время наибольшее раздражение Унгерна. — Зачем они здесь?
— Сухэ-Батор просит их, чтобы помогли ему строить новую армию. Верный выбор.
Поддерживая хромавшего Варну, поднялись в гостиничный номер. Степан тотчас спустился в ресторанчик и вернулся с бутылкой вина и копчеными омулями.
— Кисло пей, солоно ешь, помрешь — не сгниешь, — сказал он, разливая вино в стаканы. — Ну, за нового человека.
Вина на четверых было негусто, и Степан вызвался еще раз сбегать за спиртным.
— Успеем еще, — покачал головой Варна. — Завтра в семь утра к Баку. Он звонил.
Утром, ковыляя рядом с Андреем, чекист сказал:
— Хочу дать добрый совет. Послушаешь?
— Послушает, — ответил за Андрея Вараксин.
— Мы не прощаем врагам крови и горя, Андрей Васильевич. Но лишняя кровь не нужна никому. Ты понимаешь — революция победила, это нельзя отменить, и у нас есть нужда в людях. Теперь все зависит от тебя.
— Что же я должен делать?
— Немного. Надо уважать нашу власть и не прятать камня за пазухой. Остальное приложится.
Андрей отозвался устало:
— Нет камня за пазухой. Вот разве жизнь моя — вроде камня, кажется.
— О чем ты?
— Да нет. Так, к слову.
Варна покосился на Россохатского, сказал, стараясь не сильно опираться на плечо Андрея:
— Я читал твой дневник, взятый когда-то в черемховской тюрьме. Замечу, кстати, он немало помог тебе. Там не раз упомянут подъесаул Ш. Видимо, Шубин. Знаю этого прохвоста. Его отпустили в Иркутске под честное слово. Однако, добравшись до дома, он сколотил банду, которая не раз пыталась взять Тунку и Шимки. Те самые Шимки, откуда ты и я только что вернулись. Позже Шубин воевал у Казагранди и был застрелен своими же казаками. Ну, бог с ним… Какие у тебя планы?
Россохатский не ответил. Пройдя несколько шагов в молчании, спросил:
— Что вы решили делать со мной?
— С тобой? Ничего. Ты поедешь домой, станешь жить и работать.
— Вот как! А Чаша?
— У нас есть твой чертеж, найдем ее сами. У тебя — жена и ребенок.
Андрей внезапно остановился и пристально посмотрел на Варну. Пожалуй, лишь сейчас, впервые за все недели после пленения, он вдруг поверил в удачу, в свободу, в жизнь.
Уже входя в «Модерн», спросил Вараксина:
— А ты? Как ты будешь жить?
— Я? Война окончена, хочу домой. Там уйма дел. И семью пора заводить.
— Пустят?
— Уже есть приказ. Меня увольняют. Еду через неделю.
— А Ян Андреевич?
— И он на запад. В отпуск, в Крым. Стало быть, не исключено, что покатим впятером на одном поезде. Коли твоей жене и мальчонке разрешат врачи.
Часовой пропустил их в вестибюль, и Варна по внутреннему телефону позвонил Баку. Сообщил:
— Придется посидеть и покурить. У него допрос. Какой-то японец и Лю. Очная ставка.
Через полчаса на тумбочке дежурного задребезжал телефон. Бак приглашал их к себе.
Пропуская Варну и Вараксина в комнату, Борис Аркадьевич сказал Россохатскому:
— На том конце коридора — широкая дверь. Номер три. Это кабинет Бермана. Он ждет вас, Андрей Васильевич. Всего доброго.
…Уже стемнело, в «Модерне» зажглись огни, когда Россохатский простился с хозяином кабинета. Выйдя в коридор, он остановился возле тускло горевшей лампы, достал из кармана бумагу с грифом управления. И стал шепотом читать ее:
