8
Послышались чьи-то шаги, потом стук в дверь. В комнату вошел своей быстрой легкой походкой волшебник, мой дядя.
Он взглянул на стол, где лежала раскрытая книга, и лицо его стало огорченным.
— Это ты вырвал страницы? — спросил он строго.
— Я.
— Зачем? Это же варварство — портить не принадлежащую тебе книгу. И кроме того, это библиографическая редкость, уникум. Ее нет даже в Публичной библиотеке. Куда ты дел вырванные листы?
— Сжег. А пепел бросил в мусорную корзину. Я не хотел читать о том, как уходит от меня моя жена.
— Тебе не понравился стиль? — спросил дядя. — Он показался тебе слишком старомодным?
— Нет, стиль мне понравился. Все выглядит довольно правдиво и убедительно.
— Так почему же тебя разочаровали эти страницы?
— Я не хочу, чтобы от меня ушла моя жена. Я ее люблю. И мне хочется, чтобы она жила со мной, а не с каким-то Виктором, пришедшим неизвестно когда и откуда.
— Все равно тебе не следовало портить книгу и вырывать листы. Книга написана не для тебя одного и другим могла очень понравиться, особенно то место, где описан уход твоей жены. Ты поступил неэтично и поставил меня в неловкое положение. Книга принадлежит не мне. И я даже не знаю, что сказать ее владельцу.
— А кто ее владелец?
Дядя смутился и вытер лоб носовым платком.
— Кто владелец этой странной книги? — спросил я.
— Я не отвечу на этот вопрос, — сказал дядя тихо и сел на диван.
— Почему? Разве это государственная тайна?
— Нет. Но я дал слово этому человеку хранить молчание.
— А кто написал эту книгу? Имя автора почему-то не указано.
— Эту книгу, — сказал дядя, — написал Марк Твен, великий американский писатель.
— Марк Твен? — удивился я. — Он умер задолго до моего рождения, и откуда он мог знать мое прошлое и даже будущее?
— Угадал, — сказал дядя. — Обладал даром предвидения. Он был великий реалист.
— Но почему эта книга не вошла в собрание его сочинений?
— Не знаю, — ответил дядя. — Марк Твен был большой оригинал и, возможно, указал ее в своем завещании, запретив помещать ее в собрания своих сочинений и высказав пожелание, чтобы она была сначала издана на русском языке весьма ограниченным тиражом.
— Слишком все это невероятно, — сказал я.
— А то, что ты видел здесь, гостя у меня, разве вероятно?
— Это были чудеса, которые ты творил. Надеюсь, утвержденные чудеса, одобренные общественностью?
— Не было никаких чудес. Тебе все это показалось, настолько сильное впечатление произвела на тебя книга.
— А окно? — спросил я.
— За окном ничего не было и нет. Сад. Забор. Небо. Прачечная. Все необыкновенное было только в книге, которую ты читал. Если не веришь, посмотри в окно. Сам убедишься.
Я подошел к окну и посмотрел. За окном была будничная картина: серое небо, крыши домов, прачечная, из дверей которой выбивались клубы пара.
— Неужели такое сильное впечатление могла произвести книга?
— Да, — сказал дядя. — Это довольно сильная вещь. Ее написал Марк Твен, великий американский писатель. А он, как тебе известно, был реалист.
Александр Мееров
ПРАВО ВЕТО
…бороться с темными силами в человеке гораздо труднее, чем совершить межпланетное путешествие.
Станислав Лем
РОМАН
Почтовый ящик был самый обыкновенный. Серый, с тремя дырочками. Если наклониться, то видно — белеет в них что-нибудь или нет. Тогда можно открыть дверцу, вытащить конверт, поскорее дойти до своей каморки и положить его на столик. Не спеша, обязательно не спеша, раздеться, согреть дыханием закоченевшие пальцы и, наконец, вскрыть конверт.
Три дырочки изо дня в день оставались черными. Вставать по утрам становилось всё трудней и трудней. Денег могло хватить всего лишь на несколько дней, но и сил, вероятно, хватит ненадолго — они уходят с каждым-днем. Однако по утрам он всё же вставал и отправлялся за своей дневной порцией провизии — бутылка молока и хлеб. Выходя из дома, он собирал всю волю, чтобы не взглянуть на серый ящик. Не надо. Это на обратном пути. Тогда можно будет, придя, положить конверт на шаткий столик, неторопливо снять изношенный плащ, повесить его на гвоздик…
Каждый день, возвращаясь из лавки, он уже издали смотрел на пыльно-серый невзрачный ящик. Ящик виден от угла. Оттуда, правда, дырочек не разглядеть. Белеют или по-прежнему черные?
Отяжелевшие ноги передвигаются медленно, очень медленно. Невмоготу им нести большое старое тело. Еще два шага. Дырочки уже видны. Черные, безнадежные. Много дней они остаются черными, и всё же каждый раз он достает ключик, открывает ящик и запускает в него руку. Вытащить ее обратно тяжело. Еще труднее закрыть непослушными пальцами замок, а ведь надо еще донести до своей каморки молоко и хлеб. А как будет легко, если прибавится к этой ноше конверт. Ну сколько он может весить? Десять граммов, не больше. И тогда… Часто, лежа в холодной постели, он совершенно ясно представлял себе, как, получив ответ, начнет отогреваться. Весь. Телом и душой, каждой клеточкой. Можно будет поесть. Не очень сытно, но так, чтобы почувствовать тепло. В эти, быть может, последние дни самое важное — тепло. Оно наполнит его тело, и затем…
А если они не поверят, не согласятся? Нет, нет, они поймут… Тогда он поедет к ним, скажет, где тайник, и снова, пусть в последний раз, ощутит призывную волну далекого мира… И тут же возникало сомнение: отдать, открыть тайник, снять вето, стоившее стольких жизней? Впрочем, сил совсем не осталось. Скоро кончится всё… Пусть берут. Ведь он решил это, твердо решил, когда отправлял письмо… Да, только бы пришел ответ. Он откроет всё, отдаст тайник людям, и пусть люди решат… Пусть всё испытают то, что было доступно немногим… Пусть решают сами…
Пошли дожди. Всё сложнее становилось на холодном порывистом ветру открывать маленький ржавый замок, но он неизменно открывал, не доверяя трем дырочкам.
Однажды, когда в его обычный час на улице было совсем темно, он встать не смог. Не встал он и на второй, и на третий день.
Увезли его в морг дней через пять, и равнодушные люди, которые тащили носилки мимо неприметного серого почтового ящика, не обратили, конечно, внимания на то, что все три дырочки были белыми.
Это была трудная ночь. Крэл провел ее без сна, не отходя от гиалоскопа. Набор данных для очередной настройки генератора вычислительная машина успевала выдавать за двадцать две минуты.
