В этом смысле новоземельским Робинзонам, понятно, было лучше, чем ямальским. Все, что удерживалось на плаву после потопления кораблей союзных конвоев, направлявшихся в Архангельск или в Мурманск, прибивало именно к западному берегу Новой Земли.
Но немецкие подлодки шныряли взад и вперед также и у Югорского Шара и у Карских ворот.
Да, это было эхо войны, овеществленное эхо…
Но и оно перестало доходить до поста с наступлением ледостава.
2
Холод давил, прижимал людей к земле.
Перед тем как заступить на вахту, Гальченко и Тимохин долго отогревали руки над благословенным неугасимым примусом. Но спустя пятнадцать-двадцать минут пальцы окоченевали и прилипали к ключу.
Нежной радиоаппаратуре, кстати, тоже было плохо. В особенности не выносила она промозглой сырости.
А ведь ближайшая ремонтная станция отстояла от поста на сотни километров. Все повреждения приходилось исправлять самим, не обращаясь за помощью к «доброму дяде».
Снегу подваливало и подваливало с неба. Через день, не реже, приходилось откапываться из-под сугробов и пробивать в них глубокие, в половину человеческого роста, траншеи — от палаток до вышки и до штабелей дров, заготовленных впрок.
Будничные хозяйственные заботы отнимали у жителей Потаенной уйму времени, хотя Гальченко, Тимохин, Калиновский и Тюрин были заняты на вахте по двенадцати часов в сутки, а порой и больше, если приходилось заменять товарища, уезжавшего в патрульную поездку.
Сон? Ну какой на войне, да еще в Арктике сон? Галушка был совершенно прав. Поспишь за сутки часа три-четыре, и то хорошо, рад и доволен. Дома Гальченко, по его словам, был соней. Но на флоте организм как-то перестраивается. Моряки умеют отмерять свой сон почти гомеопатическими дозами. Знаю по себе. Урвешь, бывало, двадцать-тридцать минуток, прикорнешь где-нибудь в уголке в штабе и спишь — не дремлешь, а именно спишь, глубочайшим сном, будто опустился на дно океана. Потом вскинулся, «всплыл» со дна, плеснул в лицо воды похолоднее и опять готов к труду и к обороне.
Кстати сказать, выражение это: «труд и оборона» — чрезвычайно точно характеризовало деятельность связистов Потаенной.
Не забывайте, что строить свой дом они могли только в свободное от службы время. А много ли оставалось у них этого свободного времени? Что ни происходило бы вокруг, хоть пожар, хоть землетрясение, круглосуточную вахту нельзя прерывать ни на миг. А кроме того, нужно еще патрулировать вдоль побережья, ловить рыбу, бить зверя, главным образом, нерпу, заготавливать топливо, ежедневно расчищать снег, выпекать хлеб, варить пищу. И на все про все — только шесть человек! Вот и ловчи, вертись, комбинируй!
Шишки по обыкновению больше всего валились на моториста, но Галушка не жаловался, только покряхтывал. Доставалось и сигнальщикам.
Тимохина и Гальченко мичман Конопицин берег — точнее, руки их берег. Опасался, как бы не повредили на стройке. А ведь пост без рук радиста может погибнуть. Представляете? Поворочайте-ка на морозе двенадцатиметровые бревна, а потом заступайте на вахту у рации! Гальченко рассказывал, что иной раз он чуть не плакал от досады — ну, не гнутся руки-крюки, так одеревенели от холода!
И все-таки он с охотой принимал участие в строительстве, которое было увлекательно, как всякое строительство.
Сначала связисты воздвигли баню. Они без промедления и с огромным удовольствием перебрались в нее из палатки. Туда же перенесли и рацию. И жили как в купе бесплацкартного вагона. Нары установили в два ряда. Получилось «купе». А передвигались по «купе» «пассажиры» преимущественно бочком. Но у тесноты этой были преимущества. Не нужно было вставать с места, чтобы достать со стены или с нар нужный тебе предмет. А главное — дольше сохранялось драгоценное тепло.
Баня, понятно, была только временным жильем, переходным этапом к дому.
Еще засветло, то есть до ноябрьских праздников, связисты заложили его основу. В одном из разлогов расчистили площадку, потом прикатили туда большие валуны из тундры и положили на них бревна первого венца. Фундамент Конопицин клал по старинке, без раствора.
«Как же мы будем работать, когда наступит полярная ночь? — удивлялся Гальченко. — Этак тюкнешь топориком и вместо бревна, чего доброго, по ноге угодишь! И нет ноги!»
Беспокойное Карское море угомонили к тому времени льды. Слабо всхолмленной пустыней распростерлись они от берега до горизонта.
— Теперь мы за льдами как за каменной стеной до лета, — сказал Конопицин.
Он, понимаете ли, имел в виду не только штормы, которые не угрожали больше связистам. Ныне не угрожали и немцы — разве что с воздуха. Движение караванов по морю полностью прекратилось. Льды загородили Потаенную и как бы отодвинули ее на зиму в тыл.
3
Еще летом, до начала строительства, связисты успели завязать дружбу с ненцами из соседнего стойбища.
Ненцы прониклись большим уважением к мичману Конопицину, распознав в нем справедливого и рачительного хозяина. Он по-добрососедски помог им — консервами, мукой. В ответ ненцы подарили связистам самый ценный по тем местам подарок — две упряжки ездовых собак, восемь крепеньких, черных и пегих работяг с вопросительно настороженными ушками.
Допускаю, что были среди них и потомки — в очень отдаленном поколении — тех псов, которые когда-то столь неприветливо встретили нас вместо тогдашнего хозяина Потаенной…
Появление на посту ездовых собак было очень важно потому, что связисты смогли возобновить и уже не прерывать до лета патрульные поездки вдоль побережья на санях.
Гальченко упросил Конопицина отдать ему одну из упряжек.
Вожаком в упряжке Гальченко был замечательный пес, трудяга и оптимист! Гальченко назвал его Заливашкой, потому что у него был удивительно жизнерадостный лай, на самых высоких нотах, просто собачья колоратура, иначе не скажешь. Он не лаял, а пел — самозабвенно, с восторгом! И уж зальется — никак его не остановишь!
А когда в порядке поощрения новый хозяин гладил его голову или почесывал за ушами, тот ворковал, как выразился Гальченко, словно тысяча голубей!
Зато уж никому другому не позволялись такие фамильярности. Короче, Заливашка был любимцем шестого связиста Потаенной.
И ведь он спас ему жизнь, этот Заливашка! Не будь его, нырнул бы Гальченко с разгона прямиком на дно Карского моря со всей своей упряжкой и санями.
Во время патрульных поездок связисты иногда спускались на морской лед. Делали это они для того, чтобы сократить путь, срезая выступающие в море мысы. Но тут уж полагалось держать ухо востро. На пути путешественников попадались опасные съемы. Не слышали о них? Это полынья или тонкий лед, который затягивает воду в полынье. Собаки сломя голову рвутся к таким съемам. Оттуда пахнет морской водой, а запах этот, видимо, ассоциируется у собак с нерпой и рыбой.
