Джустиниани мрачно улыбнулся и стал всматриваться в полумрак.
Из темноты вынырнули светящиеся пятна. Это были горящие факелы, которые несли в руках некоторые из турецких воинов, идущих в атаку в первых рядах.
– Азапы, – сказал Джустиниани.
– Жертвенные ягнята, – усмехнулся Константин.
– Посмотрим, – пожал плечами генуэзец.
Это его слово едва не потонуло в донесшихся со стороны турок громких командах. Турецкие воины изо всех сил бросились бежать вперед, преодолевая последние несколько десятков ярдов, отделяющих их от защитников города.
– Сейчас! – крикнул Джустиниани, и его команду стали передавать вдоль по линии справа и слева от него. На атакующих тут же обрушился целый град стрел, дротиков, свинцовых шариков и камней. Азапы падали на землю, как трава под острой косой, однако их было так много, что, казалось, их ряды ничуть не редеют.
Чувствуя сильное давление себе в спину со стороны янычар, которым приказали убивать любого, кто попытается отступить или даже удрать с поля боя, азапы продолжали продвигаться вперед под дождем смерти. Когда их наступательный порыв донес их до основания земляного вала и они стали пытаться на него залезть, защитники пустили в ход греческий огонь, и огромные языки пламени метнулись вперед и сразили самых первых из атакующих азапов. Огонь прилипал к ним, и они сгорали заживо десятками и сотнями.
Тем не менее они продолжали напирать, подгоняемые своими командирами и даже самим Мехмедом, сидящем на боевой лошади.
Несмотря на свою немногочисленность, защитники города держались очень стойко, ничуть не робея от того, что им приходится убивать одного за другим так много наседающих турок и умирать самим. После целого часа непрерывного штурма Мехмед приказал азапам отступить. Защитники города, опираясь на свое оружие, тяжело дышали, надеясь немного отдохнуть во время этой паузы.
Без каких-либо специальных указаний со стороны командиров они вскоре прервали свой недолгий отдых и занялись устранением тех повреждений, которые причинили их земляному валу нападавшие турки.
Наблюдая за тем, как они лихорадочно снуют туда-сюда с лопатами и тачками при свете луны и масляных ламп, Джустиниани вдруг столкнулся лицом к лицу с Джоном Грантом, рядом с которым находилась все та же женщина.
– О Господи! – воскликнул генуэзец. – А я думал, что ты уже среди тех, кто попал под турецкую саблю.
Лицо Джона Гранта осталось невозмутимым. То, что с ним недавно произошло, было уж слишком сложным, чтобы можно было рассказать об этом генуэзцу.
– Рядом со мной находился мой ангел-хранитель, – негромко произнес он.
Генуэзец посмотрел на Ленью, но та только покачала головой.
– Боюсь, что никаких ангелов здесь нет, – сказала она. – По крайней мере я их не видела.
Джустиниани ожидал, что она сейчас улыбнется, тем самым показывая, что шутит, но улыбка на лице Леньи так и не появилась.
Он уже отворачивался от нее, чтобы снова всмотреться в начинающую рассеиваться ночную темноту, когда чуть ниже его ног в земляной вал ударилось каменное ядро, выпущенное из турецкой бомбарды. От этого удара образовалась довольно большая брешь, а их всех троих – Джустиниани, Джона Гранта и Ленью – резко отбросило назад, и они шлепнулись наземь позади вала. Джон Грант первым вскочил на ноги и побежал к образовавшейся бреши с мечом в руке. Ленья последовала за ним, генуэзец тоже.
Те защитники, которые все еще могли сражаться, тоже бросились к этой опасной для обороны города бреши, а с противоположной стороны к ней устремилась бешено орущая толпа турок, выстроившихся в форме клина. Натиск турок был таким сильным, что они отбросили защитников назад, за обороняемый ими земляной вал. Джон Грант рубил мечом врага налево и направо. Краем глаза он видел Ленью и Джустиниани, вступавших в смертельную схватку с турецкими воинами и одолевавших их одного за другим.
В какой-то момент атакующим туркам уже стало казаться, что они вот-вот одержат победу. Они бились бесстрашно, предвкушая свой триумф и едва ли не опьянев от осознания, что они сражаются у древних стен Великого Города.
Только один раз за тысячелетнюю историю Константинополя врагу удавалось пробиться через его оборонительные сооружения. Врагом этим были христиане-крестоносцы, которые когда-то прибыли сюда только для того, чтобы грабить и насиловать. Мусульмане-турки тоже почти пробились через крепостные стены Константинополя, угрожая тем самым устроить не больше и не меньше, а конец света, и их назревающий прорыв через оборонительные сооружения города был встречен громким негодующим и воинственным ревом тех его защитников, которые все еще могли сражаться.
Ликование турок было недолгим. Ободряемые криками Джустиниани и арьергарда его генуэзского отряда, защитники города воспрянули духом и перешли в контратаку, истребляя упорно сопротивляющихся турок. Земля под их ногами стала блестящей и скользкой от пролитой крови.
Испугавшись невиданной ярости, последние из нападавших турок обратились в бегство, отбрасывая от себя длинные тени в первых тусклых лучах рассвета.
– Держите оборону, Джустиниани.
Это сказал император, сидящий теперь на своем коне и поворачивающий его в сторону широкой улицы, которая вела в сердце города.
– Держите оборону, а я вернусь с людьми со стены, обращенной к морю.
Он пришпорил коня, и тот, поднявшись на задние ноги, рванулся вперед в лучах света, прорывающихся из-за крыш расположенных неподалеку зданий.
Генуэзец кивнул и тут же повернулся к своим изможденным донельзя людям.
– А теперь придется пошевелиться! – крикнул он. Его лицо было перекошено от усталости и волнения. – Восстановите вал там, где это возможно, и побыстрее. Они снова нахлынут сюда не позднее чем через час, это я вам обещаю!
Джон Грант повернулся к Ленье и, встретившись с ней взглядом, улыбнулся. Затем, не произнося ни слова, оставил ее одну и пошел искать себе какого-нибудь коня.
Внутри собора Святой Софии, под невообразимо высоким куполом, который, казалось, был прикреплен к самим небесам, раздавался тихий гул голосов. Дым от ладана поднимался вверх.
В любое время – а особенно при тусклом свете занимающейся зари – находиться здесь было все равно что находиться в самом центре драгоценного темного кристалла. Из высоко расположенных окон внутрь попадал широкими или узкими полосками свет, но всегда имелись и укромные уголки, погруженные назло этому свету в душистую тень, где, казалось, собирались все молитвы, оставшиеся без ответа.
На сводчатых потолках поблескивали целые акры золотой мозаики и превеликое множество деталей резьбы по мрамору, а с больших каменных поверхностей стен и столбов, поддерживающих эти потолки, смотрели сверху вниз грустные глаза святых и самого Христа, отрешенный взгляд которых глубоко проникал в души всех тех, кто обращал на них свой взор.
