— Надеюсь, вы сказали нет, папа.
Кажется, за последние два месяца все журналисты Союза просили об интервью. История о девушке, выжившей с ребенком в африканской глуши, привлекла внимание всех газет от Йоханнесбурга и Сиднея до Лондона и Нью-Йорка.
— Я его послал подальше, — заверил Гарри. — Но кое-кто еще очень хочет снова вас увидеть.
— Кто?
— Мой брат, генерал Корни. Он с женой приехал из Дурбана в свой второй дом в Лайон-Копе. Хотят, чтобы мы завтра пришли на ланч и провели с ними день. Я согласился от вашего имени. Надеюсь, я поступил правильно?
— О да, конечно!
* * *
Анна отказалась пойти с ними на ланч в Лайон-Коп.
— Здесь слишком много нужно сделать! — объявила она.
Слуги из Тенис-крааля уже дали ей прозвище Чеча — «Торопись!» Это было первое слово языка зулу, которое Анна выучила, и теперь все относились к ней с опасливым уважением.
Гарри и Сантэн покатили по насыпи, усадив Шасу между собой. Когда они добрались до усадьбы с красиво крытым соломой домом, рослый бородатый человек быстро спустился по ступеням, чуть прихрамывая, и раскрыл им объятия.
— Вы словно воскресли из мертвых, — негромко сказал Шон Кортни. — Словами не выразить, что я чувствую. — Потом повернулся и взял Шасу на руки. — Значит, это сын Майкла.
Шаса завопил от восторга, обеими руками вцепился в бороду и попытался вырвать ее с корнем.
Руфь Кортни, жена Шона, женщина за сорок, но моложе пятидесяти, великолепная, в расцвете красоты и элегантности, поцеловала Сантэн в щеку и мягко сказала:
— Майкл был для нас особенным человеком, и вы займете его место в наших сердцах.
За ней стояла молодая женщина. Сантэн сразу узнала ее по фотографии, которую генерал держал при себе во Франции. Буря Кортни еще красивее, чем на снимке: кожа, как лепесток розы, материнские выразительные еврейские глаза, — но красивый рот капризно кривился, а на лице была мина избалованного и чем-то недовольного ребенка. Она поздоровалась с Сантэн по-французски:
— Comment vas-tu, chйrie[44]?
Акцент у нее был ужасный.
Они посмотрели друг другу в глаза и сразу почувствовали взаимную неприязнь, сильную и признаваемую обеими.
Рядом с Бурей стоял высокий, стройный молодой человек с серьезным лицом и мягким взглядом. Марк Андерс, секретарь генерала. Сантэн он сразу понравился, как не понравилась девушка.
Генерал Шон Кортни взял под руки Сантэн и жену и повел их в дом Лайон-Коп.
Хотя эти дома разделяло всего несколько миль, они были совершенно разные. Желтый деревянный пол Лайон-Копа до блеска натерт воском, картины в светлых жизнерадостных тонах — среди них Сантэн узнала полотно Гогена из таитянского цикла — и повсюду большие вазы со свежими цветами.
— Если дамы отпустят нас с Гарри на несколько минут, я оставлю вам молодого Марка, он вас развлечет.
Шон увел брата в кабинет, а его секретарь налил дамам прохладительные напитки.
— Я был во Франции с генералом, — сказал Марк, передавая Сантэн бокал, — и хорошо знаю вашу деревню Морт-Омм. Мы останавливались в ней, когда ждали своей очереди идти на передовую.
— О, как замечательно вспомнить о доме! — воскликнула Сантэн и под влиянием порыва взяла Марка за руку. Из противоположного угла гостиной лениво возлежавшая на шелковой софе Буря Кортни бросила на нее взгляд, полный такого неразбавленного яда, что Сантэн подумала: «Alors, chйrie[45]! Вот, значит, как!»
Она снова повернулась к Марку Андерсу, посмотрела ему прямо в глаза и заговорила с подчеркнутым французским акцентом:
— Помните шато за церковью на севере деревни?
Она словно приглашала Марка к разговору о чем-то известном только им одним, но Руфь Кортни, интуитивно уловив запах пороха, вмешалась и поменяла тему:
— Сантэн, сядьте рядом со мной, — приказала она. — Я хочу услышать все о ваших невероятных приключениях.
И Сантэн в пятнадцатый раз изложила тщательно отредактированную версию своего спасения с торпедированного корабля и последующих блужданий в пустыне.
— Замечательно! — один раз перебил ее Марк Андерс. — Я часто восхищался бушменскими росписями в пещерах гор Дракенсберг, но не подозревал, что еще есть дикие бушмены. Шестьдесят лет назад за ними в этих горах охотились. По всем донесениям, они были коварны и очень опасны. Мне казалось, они все истреблены.
Буря Кортни, лежа на софе, деланно содрогнулась.
— Не представляю, как вы терпели прикосновения этих маленьких желтых чудовищ, chйrie. Я бы просто умерла.
— Bien sыr, chйrie[46], вам, наверно, не понравилось бы питаться ящерицами и саранчой? — ласково спросила Сантэн, и Буря побледнела.
Их прервал Шон Кортни, который топоча вернулся в гостиную.
— Приятно видеть, что вы уже стали членом семьи, Сантэн. Я уверен, вы с Бурей будете неразлучны.
— Несомненно, папа, — сказала Буря, а Сантэн рассмеялась.
— Она такая милая, ваша Буря, я уже люблю ее.
Сантэн безошибочно выбрала определение «милая», от которого совершенные щеки Бури яростно покраснели.
— Отлично! Отлично! Ланч готов, любовь моя?
Руфь встала, взяла Шона за руку и отвела всех в патио, где под кроной палисандрового дерева был накрыт стол.
Сам воздух, пронизанный солнечными лучами, пробивавшимися через листву, казался окрашенным пурпуром и зеленью; они словно оказались в подводном гроте.
Слуги-зулусы, почтительно ожидавшие поблизости, по кивку Шона отнесли Шасу на кухню, как принца. Его радость при виде улыбающихся черных лиц была не меньше их удовольствия.
— Если дать им волю, они его избалуют, — предупредила Руфь. — Только одно зулус любит больше своих стад: сыновей. Садитесь рядом с генералом, дорогая.
Во время ланча Шон делал Сантэн центром всеобщего внимания, а Буря, сидевшая в конце стола, напустила на себя безразличный, скучающий вид.
— А теперь, дорогая, я хочу услышать все.
— О Боже, папа, сколько можно, мы все это уже слышали!
Буря закатила глаза.
— Веди себя прилично, девочка, — предупредил Шон и обратился к Сантэн: — Начните с последнего дня, когда я вас видел, и ничего не пропускайте, ясно? Ни единой подробности!
Всю трапезу Гарри вопреки своему энтузиазму последних недель был молчалив и держался отчужденно, а после кофе быстро поднялся. Шон сказал:
— Что ж, вам придется отпустить нас на несколько минут. Мы с Гарри забираем Сантэн для небольшой беседы.
Кабинет генерала был отделан красным деревом, книги на полках — в бордовых переплетах из телячьей кожи, а кресла обиты коричневой кожей.
