— Темп! Темп! — выдохнул Юзин.
Затем произошло путающее все расчеты: напарник, словно запнувшись, повалился с откоса и покатился вниз в потоках песка и комков глины. Из лиственной мглы неслись выстрелы: отчетливые, близкие — протяни руку, дотронешься до стволов. Первая мысль: засада. Неужели Малеев наводил на нее? Черняк прыгнул с откоса, упал рядом с Юзиным. Тот встал, попытался шагнуть, но рухнул. Сказал сквозь зубы:
— По ногам саданули. Будут стрелять сверху, скорее в заросли!
Андрей подхватил Юзина и, спотыкаясь о корни, поспешил укрыться в гуще тростника. Вновь прогремели выстрелы. Черняк порывался взглянуть на рану Юзина, но тот властно оттолкнул его и прижал к земле.
— Лежать!
Снова бухнули выстрелы, и вслед — издевательские крики. Потом молчание. Ушли?
— Будто горячих углей насыпали, — сказал Юзин.
Он попробовал стащить сапог и на мгновение потерял сознание. Очнувшись, Леонтий Петрович сел, прислонился к березе. Две дырочки в сапоге, через которые сочилась кровь, означали финал операции. Неужели все пошло насмарку? Андрей разрезал финкой голенище, осторожно снял сапог и размотал портянку. Щиколотка была вся разворочена.
Располосовав рубашку на бинты и перевязав Юзина, Черняк отправился в разведку. Он пробирался сквозь кусты, которыми порос в этом месте склон оврага. Комья земли с шумом сыпались вниз и выдавали Андрея. Если нападавшие затаились поблизости — конец: вмиг подстрелят. Черняк осторожно выглянул из укрытия. Без сомнения, стреляли с возвышенности, макушка которой курчавилась густым орешником. Андрей припомнил строки оперативного плана, подписанного Ватагиным и Грошевым: «При выходе из строя участника операции в ее начальной стадии...» Юзин теперь не ходок, и формулировка верно отражала случившееся. Вступил в силу утвержденный вариант вывода напарников из опасной зоны, припасенный Грошевым на случай «аварийной ситуации»: километрах в двенадцати от оврага проживал крестьянин-мазур, чем-то лично обязанный Бугакову; мазур должен подействовать им в эвакуации.
Сделав крюк по лесу, Черняк поднялся на возвышенность. Утоптанная трава, стреляные гильзы, окурки. Долго поджидали неизвестные, но кого? Решение Юзина идти параллельно Блотину было внезапным, и, если Малеев действительно не проболтался, сидевшие в засаде стерегли не их. Тогда Блотина и Марека? Черняк раздвинул ветви орешника. Да, зелень и утренняя дымка скрадывали четкость линий, к тому же Черняк и Юзин бежали. Значит, кто-то обознался? Звучит логично, но надо ли доверяться предположениям?
Вернувшись, Андрей взвалил Юзина на спину и начал подниматься по откосу. Подъем был изнурительным: дерн сдвигался пластами, и Андрей едва сохранял равновесие. Наконец, Андрей углубился в лес. Сильно согнувшись, чтобы обмякшее тело Юзина не сползало, он пробирался вперед. От липкого пота нещадно свербило кожу. Черняк потерял ощущение времени, и приходил в себя в моменты передышек, когда, не снимая с плеч Юзина, приваливался к деревьям. Солнечные лучи ослепляли, затрудняли ориентировку.
«Операция подлежит свертыванию при следующих обстоятельствах...»
Предательская дрожь в ногах возникала все чаще. Несколько раз Черняк спотыкался, падал в валежник. Сверху наваливался Юзин.
Последние километры Черняк прошел как в полусне. Мир распался на свет и тени. Свет открывал дорогу, а тени цеплялись за одежду, били в лицо.
Под пирамидкой можжевельника Черняк оставил Юзина и вначале побрел, затем побежал к усадьбе мазура. Тот жил отшельником и, к счастью, оказался дома: заросший до глаз мужчина сидел на крыльце и набивал порохом охотничьи гильзы. Черняк прохрипел по-польски:
— Я от капитана. Он советовал навещать.
Мазур понимающе кивнул.
— Ранен товарищ. Нужно отвезти в город. Ему плохо.
Мужик сделал знак подождать и исчез за домом. «Немой», — вспомнил Андрей.
На повозке мазура Андрей вернулся к Юзину. Тот лежал и глядел в небо.
— Потерпи, Леонтий Петрович.
Черняк с мазуром перенесли раненого в повозку.
— Отбегался, — со злостью сказал в пространство Юзин. — Дети будут дразнить Култышкой.
Телега вновь заскрипела по лесной дороге. Юзин с усилием разжал губы.
— Операция сворачивается. Возвращаемся в город.
— Я останусь, — мягко возразил Черняк, — не все потеряно.
— Мы возвращаемся, — повысил голос Леонтий Петрович. — Не забывай, ты — военный и это — приказ. Мы сделали достаточно.
Что недосказал Юзин? Неужели напарника уязвила мысль о том, что Андрей собирался продолжить операцию без него? Нет, конечно. Юзин огорчен оплошностью, не желает рисковать Черняком.
— Решено, Леонтий Петрович. О чем разговор?
— Это не игра, Андрей. Мы должны вернуться вдвоем. Я обещал Грошеву...
— Я не могу иначе. Помните грошевское «во что бы то ни стало?»
— Идиотский поступок, — прошептали спекшиеся губы напарника, и он потерял сознание.
Андрей сопровождал повозку так далеко, как мог. Завидев на горизонте синеватый шпиль кирхи, он тронул мазура за плечо и знаком попросил остановиться. Набросал записку:
«Ведуну. Ткач ранен неизвестными при попытке контакта с Блотиным. Нуждается в срочной помощи. Я остаюсь. Подробности через ящик. Робинзон».
— Этот листок передашь старшему наряда на контрольно-пропускном пункте. Раненого прикрой. Кроме пограничников, его никто не должен увидеть...
Черняк прошагал рядом с повозкой еще немного, глядя в лицо Юзина, и отошел на обочину под ветвистые дубки. Горестно улыбнулся. Итак, информацию в группу он будет подписывать псевдонимом «Робинзон». В таких случаях говорят: как в воду глядел.
«Мы должны вернуться вдвоем. Я обещал Грошеву...»
Андрей представил Грошева, насупленного, обеспокоенно меряющего шагами кабинет. Возвращение Юзина будет для него ударом, как и самочинные, не предусмотренные планом действия Черняка.
Эх, Иван Николаевич, и не скажешь: «Каждому своя ноша», — слишком многое связывает нас в прошлом, и высока ответственность каждого за сегодняшнее. Не надо шептать заклинаний: чуть прищурься — и перед тобой запорошенный снегом городок с изузоренными наличниками домов, река в ледяном доспехе, деревянный мост, по которому ты бежишь в Заречье. Там все, что дорого тебе: твой дом, твоя школа, улочка, где ты обычно поджидал Ирину (поблизости полукустарная кондитерская фабричка и в воздухе душистые ароматы). Там же завод отца. Аскет по натуре, склонный к самоограничению, он в любую стужу ходил в фуражке и шинели и с непонятной тогда Андрею гордостью называл себя кадровым партийцем низового звена. Производственные дела занимали большую часть его жизни, и семейные вопросы, как видит сейчас Андрей, для него были малозначительны. Поэтому-то, когда умерла мать, Андрея потянуло к одухотворенной ясности, простоте и внимательности Грошева, который стал главным советчиком во всем. И в выборе профессии тоже. Андрея манила работа учителя, но публикации в областной газете «Красный Север» лишили его уверенности: может, предпочесть журналистику? Слово Ивана Николаевича стало решением Андрея: он окончил двухгодичный учительский институт, получил направление в отдаленную деревеньку Кирики-Улиты. Именно в Кириках Андрей почувствовал, как мало знал он, как транжирил свое время.
