Мучительно дыша, Павел потянул врача за полу халата:
— Очень важное дело, доктор… Мне надо о нем доложить там…
Военврач промыл открытые раны, наложил повязки, сделал еще один укол. После всех этих болезненных процедур приоткрыл веко раненого и встретился с осмысленным взглядом. Клевцов ждал ответа. Отводя глаза, врач сказал:
— Если к утру обойдется, эвакуируем… Но советую доклад для командования продиктовать санитарке или комбату Самвеляну… И жене, если она есть у вас, сказать…
— Хорошо, зовите санитарку.
Через час в палатку бурей ворвался Самвелян, сразу заполнив пространство своей могучей фигурой. С простодушной прямотой он объявил:
— Теперь, Михайлыч, ты настоящий танкист, раз фрицы в танке тебе бока намяли!
— Что стало с экипажем Борового?
Помрачнев, Самвелян ответил:
— Самоходка почти всех перебила. На Феде не осталось живого места… Я посылал роту на подмогу, да немцы на «матильдах» опередили.
— Где Боровой лежит?
— В соседней палатке. Только без памяти. Видать, отвоевался…
— Мне в Москву надо. Помоги!
— Врач говорит: ни тревожить, ни перевозить… Доклад своему командованию продиктовал?
— Да ведь надо исследования провести! Дорогу я выдержу!
— Так ведь врач…
— Что врач?! Он спасти меня хочет. А сейчас моя жизнь и копейки не стоит, если я не расскажу своим всего, что видел.
— Ладно, постараюсь сделать что в моих силах.
На другой день прилетел санитарный У-2. Из опаски встретиться с «мессерами» пилот летел на бреющем, садился на полевых аэродромах для дозаправки и только к вечеру добрался до Центрального аэродрома в Москве недалеко от Петровского дворца.
Не успели Павла поместить в палату, как к нему приехал профессор Ростовский. Малиновые ромбы произвели на главного врача впечатление. Для тяжелораненого нашлась маленькая, но отдельная палата. Ему сделали обезболивающий укол, натерли виски нашатырным спиртом. Голова прояснилась.
— Теперь рассказывайте, — попросил Георгий Иосифович, когда все вышли. И комбриг сел на стул рядом с кроватью.
Павел как бы вновь очутился в душном полумраке танка. Он увидел искрящуюся желто-красную струю, похожую на витой пеньковый канат, колючие звездочки расплавленного металла…
Профессор слушал, время от времени протирая пенсне. Когда Павел умолк, Ростовский спросил:
— Значит, струя вращалась?
— Будто ввинчивалась штопором.
— Ну что ж, выздоравливайте. После вместе поломаем голову над этой штукой. — Профессор поднялся.
— И все же, какое ваше мнение? — Павлу не хотелось отпускать Георгия Иосифовича так быстро.
Комбриг развел руками:
— Выскажу только предположение: это кумулятивные снаряды, посланные из какого-то хитрого, скорее всего, реактивного приспособления. Головка снаряда делается из мягкого металла. В момент удара она сминается, как бы прилипает к броне. От взрывателя огонь идет на капсюль-детонатор. Газовый поток разрывного заряда — плотный, мгновенный, с чрезвычайно высокой температурой — направленно прожигает в броне отверстие, проникает внутрь танка. В зависимости от того, куда струя попадает, там возникает пожар, взрыв боекомплекта, и экипаж гибнет…
— Огонь как-то особым образом штопорит…
— Тут понадобятся лабораторные исследования. Я займусь этим до вашего выздоровления. А пока крепитесь, Павел Михайлович…
Врачи в госпитале обнаружили то, чего не рассмотрел военврач в полевом медсанбате. В позвоночнике, в сантиметре от центрального нерва, засел осколок. Он вдруг напомнил о себе свирепой режущей болью в спине. Она стала невыносимой. Как только ушел комбриг, Павла положили на операционный стол, стянули ремнями руки и ноги. Медсестра прижала маску. В нос ударил резкий запах хлороформа. «Считайте!» — донеслось издалека. Павел стал торопливо считать, вдыхая хлороформ. То ли от боли, то ли от нервного напряжения он никак не мог уснуть. Сбился со счета, начал снова: «…семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…» Хирурги в этой операции не имели права ошибиться. Малейший неточный разрез или разрыв — и человек либо умрет, либо станет сумасшедшим, либо его разобьет паралич.
— …двадцать, — всхлипывая, прошептал Павел.
Сестра отняла от лица маску. «Отложили», — обрадованно подумал он и открыл глаза. Он уже лежал на спине, ребра обтягивал жесткий кожаный корсет. Сестры, смущенно улыбаясь, собирали инструмент. Одна из них отдернула в окне штору. Операционную залил солнечный свет. Значит, между «девятнадцатью» и «двадцатью» прошло несколько часов!
Хирург, в шапочке, тесной для большого лысого черепа, с мешками под глазами, прощупывал пульс. Увидев, что раненый очнулся, он скрипуче проговорил:
— Вы матерились, как настоящий биндюжник. Где только научились?
Павел был еще пьян от хлороформа, его тошнило. Ответил раздраженно:
— Оставьте меня в покое!
Хирург с деланным возмущением всплеснул руками:
— Что б вам дожить до моих лет! Я сделал отчаянно сложную операцию, и нате вам благодарность!
Бесшумно скользящие сестры сердито фыркнули. Хирург снял очки с толстыми стеклами. Как у всяких людей с плохим зрением, его глаза стали беспомощными. Он поморгал, будто в глаз попала соринка, спросил, заговорщицки перейдя на полушепот:
— Хотите, покажу осколок?
С эмалированной чашечки пинцетом он подхватил крошечный кусочек окровавленного металла.
— Хотите на память?
Павла удивила несоизмеримость страданий с микроскопической величиной стального комочка.
— Вы будете жить сто лет, — торжественно проговорил хирург и вздохнул. — Три миллиметра отделяли вас от верной смерти…
Здоровой рукой Павел взял осколок, повертел в пальцах:
— Я думал, в меня влетела по крайней мере пудовая болванка… Как вас зовут, доктор?
— Военврач Гринберг.
— Спасибо вам, товарищ военврач… Скажите, мне долго лежать?
Гринберг почесал кончик носа.
— Раны тяжелые… Но все зависит от вас.
Действие хлороформа стало проходить. Тупая саднящая боль пришла откуда-то из желудка и вцепилась в позвоночник.
— Девочки! Морфий! — как бы из тумана донесся голос Гринберга.
…Через неделю Павла снова навестил Ростовский. Он привез на этот раз портативный кинопроектор, загадочно произнес:
— Я вам покажу прообраз смерти, которая едва не коснулась вас.
Он опустил черную маскировочную штору, включил проектор. По белой стене запрыгали кадры, снятые при сильном замедлении. Показалась толстая броневая плита. Вращаясь, к ней приблизился тупоносый снаряд, сплющился и стал быстро раскаляться. Игольно-тонкая струя проникла через металл, рассеяв массу осколков и искр.
