Когда кайзер объявил войну Англии, Франции и России, Ноель пошел на призывной пункт. Однако его признали негодным даже к нестроевой службе — из-за сломанной ноги во время аварии «Пилигрима».
Тут пришла радость — родился мальчик. Самостоятельная, деловая и расторопная Эльза назвала его Маркусом и полностью взяла на себя воспитание сына. С ранних лет она приучала его к спартанской жизни, часто возила в Альпы, заставляла ходить на лыжах и спускаться с высоких гор.
Маркус не испытал ни ужасов инфляции, ни послевоенных боев между рабочими и фабрикантами, нацистами и коммунистами. Поначалу он шел как-то мимо времени, в котором бушевали лихорадочные страсти. Об этом времени удивительно точно сказал совершенно неведомый Маркусу человек по имени Максим Горький:
«Земля Европы еще не успела впитать в себя кровь миллионов людей, а уже снова встает над ней грозный призрак кровавой бойни. По этой прекрасной, обильной творчеством земле ползают миллионы изувеченных войною и грезят о беспощадной мести, и все ярче разгорается вражда, и всюду шипят змеи мщения, и Европе грозит гибель в крови и хаосе… Если существует дьявол или какой-то другой творец бессмысленного зла, — он, торжествуя, хохочет».
Но мало-помалу мальчика стали захватывать громкие действа нацистских митингов. За много часов до их начала толпы людей устремлялись к месту сбора. До отказа заполнялись залы, те, кто не успевал попасть в здание, оставались на улице. Из репродукторов неслись военные марши. Музыка, гром литавр, барабанная дробь возбуждали толпу. Кричали: «Хайль! Хайль! Хайль Гитлер!» Поднималась буря, когда к трибуне выходили вожди партии — Геринг, Гесс, Геббельс… Штурмовики торжественно вносили флаги и штандарты. Возбуждение достигало предела. И тогда появлялся фюрер. Он шел по узкому коридору в беснующемся человеческом море, не глядя по сторонам, суровый и недоступный, правая рука в «римском приветствии», левая — на пряжке пояса. Позади — охрана из великанов, адъютанты и знаменосцы личного штандарта. Прожектора высвечивали лишь его одного. Гитлер резко опускал руку. Дошедшие до исступления зрители смолкали. И фюрер начинал говорить…
Как и полагалось, в младших классах Маркус вступил в юнг-фольк — детскую гитлеровскую организацию, куда принимали детей от десяти до четырнадцати лет, в гимназии его торжественно приняли в гитлерюгенд. Скоро он стал штаммфюрером[12], быстро усвоив простую истину: для того чтобы быть счастливым, нужно иметь силу, выдержку и злое сердце. Он набрасывался на все, что было в библиотеке отца. Военные романы, начиная с геройских подвигов подводника Веддингена и кончая «Семерыми под Верденом», волновали кровь. С упоением он маршировал в строю и выкрикивал слова нацистского молодежного гимна, написанного поэтом Гансом Бауманом:
Дрожат одряхлевшие кости
Земли перед боем святым,
Сомненья и робость отбросьте!
На приступ! И мы победим.
Мы все сокрушим и растопчем,
Огонь и погибель неся.
Германия наша сегодня,
А завтра вселенная вся!
Подобно губке, Маркус впитывал в себя нацистские доктрины об усталости цивилизации, бессилии и дряхлости христианского общества. Сильный должен править, слабый — повиноваться. Будущее за новой расой сильных и безжалостных людей. Нормы поведения нацистов — дисциплина, усердие, повиновение и умеренность — сделались его нормами. И хотя Маркус угадывал в своих соотечественниках сложный комплекс жестокости, грубости, самоунижения и спартанства в сочетании с авантюризмом и продажностью, он хотел быть таким же — не лучше и не хуже.
Все бы шло так, а не иначе, если бы не прошла по жизни глубокая трещина. Он полюбил девушку, которая резко отличалась от своих сверстниц. Она по-другому смотрела на мир и происходящее в Германии. Когда он встречался с ней, то, не лишенный ума и наблюдательности, соглашался с ее доводами. Но потом она внезапно исчезла… Осталась боль… Маркус, как после тяжелой лихорадки, вернулся на дорогу, по которой бежали все скопом.
Он старательно штудировал математику и химию, историю и физику, прилежно печатал шаг на школьном плацу, в последний месяц каникул работал в деревне на уборке урожая, потому что рейх нуждался в хлебе, мясе, картофеле, брюкве. К шестнадцати годам он накопил сил, превратился в крепкого, выносливого, высокого парня. Попробовал себя в боксе, поступил в отряд спортивного союза, которым руководил знаменитый Макс Шмеллинг[13].
Маркус полюбил терпкий запах здоровых тел, гулкий голос тренера в спортивном зале, тугие маслянистые звуки перчаток, когда работал на «лапах» и «груше». Он почти физически ощущал, как мышцы наливаются тяжелым свинцом, рождается подвижность, резкость и эластичность движений.
Шмеллинг оказался прекрасным и дальновидным тренером. Он умел как бы анатомировать бой, отыскивая в сопернике сильные и слабые стороны. Сам боец в профессиональном боксе, он стал делать из Маркуса Хохмайстера себе подобного.
Бокс уже завоевал в Баварии популярность, в дни соревнований мог конкурировать с футболом. Шмеллинг решил выставить молодого боксера на первенстве в Мюнхене.
Зал оглушил Маркуса. Аплодисменты грохотали как большой водопад. Он машинально принимал цветы, которые совали ему опрятные девочки в национальных баварских платьицах, зачарованно смотрел на зрителей, слившихся в одно лицо, за спиной ощущал тугие канаты ринга… Вышел соперник, встал в противоположный угол. Переговариваясь, заняли свои места судьи, вскочил на площадку рефери в белом костюме.
Гонг. Соперник рванулся в атаку. Удар правой и сразу левой. Ушел. Перчатки протаранили воздух. Финт левой, правая достает челюсть. Подбородок подскакивает вверх. Огни гаснут. Только круги, как искрящиеся колеса фейерверка. Злость ударяет в голову. И хотя Маркус знает, что выдержка, а не злость его союзница, он ничего не может поделать с собой. На мгновение пригибает голову, стараясь закрыть подбородок. Этой доли секунды хватает, чтобы предметы обрели очертания. Очень близко видит позеленевшие страшные глаза врага. Скользящий справа. Больно, но терпеть можно. От левой он уходит, быстро переменив стойку, и тут сам наносит удар в корпус. «Так, защита у тебя неважная…»
Нырок под руку. Перчатка, подобно молоту, проносится мимо. «А теперь удар в печень левой, правой крюком в голову!»
Соперник отлетает к канатам.
«Атаковать!»
Маркус бьет ниже осоловевших глаз — в нос и скулу. Бьет и бьет, автоматически комбинируя приемы, уходя в защиту и атакуя вновь. Он бьет в наиболее чувствительные места, ничего не видя, кроме свирепых глаз несдающегося соперника. Может быть, удары врага тоже сильны, но Маркус не слышит, не чувствует их. Напряженные мышцы не воспринимают боли.
