— Разрешите, начальник, до утра здесь перебиться, пока новое жилье подыщем, — заговорил подросток с сильно обветренным лицом. На голове его еле держалась истрепанная буденовка.
— Не могу, — ответил Рогов.
— А что же нам делать?
— А где вы спали до этой баржи? Ты что, за командира у них? — обратился Рогов к пареньку в буденовке. Парень молчал.
— Сам откуда?
— Рязанские мы, добровольцы. Под Перекопом в разведку ходили, а сейчас отвоевались, но идти некуда.
— Пошел бродяжничать?
— Податься некуда. Батьку под Касторной убило, мать с голоду померла.
— Зовут как?
— Степан Егоров.
Рогов просиял, обрадовавшись внезапно пришедшей в голову мысли.
— Эй, ты, хозяин! Поведешь ребят к себе ночевать. И сам будешь у них под домашним арестом. Ясно? А ты, Степан, отвечаешь за порядок в доме. До моего прихода. Ясно? Ну, тогда шагом марш!
Беспризорники встретили слова Рогова шумным одобрением. Они пошли вслед за хозяином баржи в город, ликуя и насвистывая блатные песенки.
Володя Жуков некоторое время шел за Роговым и молодым милиционером. Но взрослые не замечали его.
* * *
Дом судовладельца Крутия по решению исполкома был конфискован и заселен беспризорными ребятами. Никаких средств на открытие столовой или приобретение постелей у городской власти не имелось. Об этом не могло быть и речи. Но и передача дома беспризорным вызвала восторг у бездомных детей. Сергей Петрович вместе с Роговым побывал у ребят. То хмурясь, то веселясь, он думал, как бы помочь им пережить это страшное время. В конце концов он возложил на Грицюка ответственность за общежитие беспризорников. Перед тем как остановить свой выбор на Грицюке, начальник отдела ознакомился с анкетами своих сотрудников. Сюда требовался человек грамотный, расторопный.
— Ты в самом деле окончил три класса? — спросил Бородин у Грицюка, когда выбор более или менее определился.
У Грицюка зарделись уши, и он виновато пробормотал:
— Это я из гордости соврал, Сергей Петрович, когда Любочка анкету заполняла. Вовсе не учен я.
— А стихи сочиняешь...
— Стихи у нас в роду все сочиняют. Дедушка Матвей по всякому поводу в рифму говорит. В грамоте я только сейчас начинаю разбираться.
— Неважные дела. Быть воспитателем — нужно многое знать, многому научиться...
— А я и не собираюсь в учителя, товарищ начальник.
— Ты уже есть учитель: ребят на гармонике обучаешь. Неплохо получается.
Грицюк еще больше смутился.
— Мне тебя рекомендовал уком комсомола, — настойчиво продолжал Сергей Петрович. — И не только для борьбы с диверсантами. Смену нам надо готовить, ребят добру наставлять. О чем говорил Владимир Ильич? Учиться надо, учиться...
— Самому учиться — куда ни шло, — раздумывал вслух Грицюк, — а других учить — не мое это дело.
— Везде теперь, товарищ Грицюк, наше дело. Малышей будешь учить и сам учиться, понятно? А самое главное — к работе их приучать.
— Понятно... Насчет работы ребята сами просятся. Камыш рубим для морского госпиталя.
В кабинет вошел начальник оперативной части Потемкин.
— Диверсант, взятый Лунякой на кладбище, скончался, — доложил он.
ГЛАВА VI
ГОСПИТАЛЬ № 10-56
Китик Иван чуть не замерз, пока добрался до госпиталя. Вместе с напарником по патрулю он, миновав будку часового, вошел во двор госпиталя с черного хода.
Приоткрыв дверь, матрос увидел небольшую комнату, разделенную ширмой, вдоль которой аккуратно стояли бутыли в плетеных корзинах. Комната была пропитана смесью лекарственных запахов, которых не выносил моряк. Заметив наклонившегося над столом пожилого человека, Китик спросил:
— Где тут, папаша, кабинет начальника госпиталя?
— Вам, собственно говоря, кто нужен: начальник госпиталя или его кабинет?
— Нужен начальник.
Ответ был неожиданным.
— Я начальник. Врач Дарюга.
Матрос сделал шаг вперед, вытягиваясь по-военному.
— Китик — уполномоченный Особого отдела охраны границ.
— Прошу садиться.
Начальник госпиталя задержал косой взгляд на бескозырке Китика.
— С вашего корабля знал военврача Игнатова. И командира помню.
— Так точно, — ответил Китик. — Только военврач Игнатов еще в восемнадцатом погиб от немецкой пули, а командир Алексеев — душа-человек, царские погоны сразу сорвал.
Китик, сняв бескозырку, присел на стул. Начальник госпиталя хотел что-то сказать, но вдруг нахмурился, молча повернулся и ушел за ширму. Возвратился он, держа в руке белый халат.
— Надевайте и идите за мной, — сухо, почти тоном приказа проговорил Дарюга, хотя Китик и не собирался задерживаться здесь.
Они прошли темный коридор и очутились в большом актовом зале бывшей гимназии. Там, где были кресла, теперь рядами стояли железные кровати, а на них метались в бреду тифозные больные. Изредка раздавался кашель и слабые стоны людей.
На втором этаже койками были забиты даже коридоры. У самого входа, съежившись, полулежал моряк в разорванной тельняшке.
— Товарищ доктор, — обратился он к проходившему Китику.
Китик прошел было, но догадавшись, что обращаются к нему, остановился, взглянул на матроса. Что-то знакомое вихрем пронеслось в голове. Стараясь скрыть набежавшее волнение, Китик спросил:
— С какого корабля, братишка?
— Минный заградитель «Ксения», — процедил матрос, стуча зубами. — Кипяточку бы малость, товарищ доктор, — простонал он, натягивая одной рукой одеяло на грудь.
— Не доктор я, — с жалостью отозвался Китик, присев на корточки. — Я такой же, как и ты... Игнатенко, что ли? — выпалил он вдруг, обняв лежавшего на койке моряка.
— Он самый! А ты откуда, корешок?
— Да из сигнальщиков я! — воскликнул Китик. — Может, помнишь, в судовой комитет меня избирали?
— А-а... — хрипло отозвался больной. По лицу его, перекошенному от боли, нельзя было понять, застонал он или вспомнил Китика.
Китик наклонился над матросом и увидел косо торчащий из-под одеяла забинтованный обрубок его другой руки. Однако начальник госпиталя, вернувшийся на шум, уже нетерпеливо теребил Китика за плечо.
— Свой парень, понимаете? — начал было Китик.
— Тут все свои, чужих не берем, — был строгий ответ.
— Прошу вас, дайте распоряжение насчет кипятка.
— Всем не могу. Титаны холодные, дров ни грамма. — И, помолчав, добавил: — Исключения в госпитале бывают тяжелобольным.
Они возвратились в кабинет-прихожую врача, недовольные друг другом.
— Кипяток что, — пояснил Дарюга. — Это еще полбеды. Вот ржавые сельди даем тяжелобольным вместо мяса. И недопеченный черный хлеб с подсолнечной шелухой вместо белых сухарей... Смерть косит десятками. А там, — он кивнул куда-то за окно, — с наступлением утра повезут к рынку мясо, белый хлеб... Я человек беспартийный, как говорят о нас большевики — спец, врач-хирург. И не понимаю вас, всяких чрезвычайных особистов: для чего вы здесь, в городе? Регистрировать факты? Пожалуйста, сколько хотите.
