Весь день перед домом Родерихов собирались любопытные, толпясь у закрытых окон нижнего этажа. Простонародье, по большей части женский пол, стекались на набережную Батьяни. Разговоров было много. Строились самые чудовищные предположения. На дом Родерихов поглядывали с опаской.
В этот день никто из семьи Родерихов не вышел на свою обычную прогулку. Госпожа Родерих заболела от потрясения, а Мира осталась при матери, нуждавшейся в покое и заботливом уходе.
В восемь часов ко мне в номер пришел Марк и привел доктора Родериха и капитана Гаралана. Нам нужно было обсудить необходимые мероприятия, и удобнее было сделать это не в доме Родерихов, а на нейтральной почве. Мы с братом вернулись домой в эту ночь вместе, а утром он уже успел сбегать к Родерихам, проведать их, причем уговорил доктора и капитана идти с ним ко мне, чтобы переговорить обо всем по секрету.
Мы сразу же приступили к беседе.
— Генрих, — сказал Марк, — я распорядился никого не принимать. Здесь нас никто не может слышать, здесь мы совершенно одни в комнате.
Мой брат был в ужасном состоянии. Лицо осунулось, побледнело. От прежнего счастливого, жизнерадостного выражения не оставалось и следа. Я даже находил, что он расстроился больше, чем оправдывали обстоятельства.
Доктор Родерих делал над собой заметные усилия, чтобы сдерживаться, но его сын даже и не пытался овладеть собой: губы его были плотно сжаты, брови нахмурены, глаза как-то странно блуждали.
Я дал себе слово быть хладнокровным за всех.
Первым моим вопросом было: как чувствуют себя госпожа Родерих и Мира?
— Они были вчера обе очень потрясены, — ответил доктор, — и еще нескоро придут в норму. Впрочем, Мира держится молодцом: взяла себя в руки и старается успокоить мать, которую все это потрясло гораздо сильнее. Я надеюсь, моя жена тоже скоро оправится, если подобные сцены больше не повторятся.
— Неужели вы думаете, доктор, что они могут повториться? — сказал я. — Мне кажется, такого случая больше не представится.
— Как знать? — возразил доктор Родерих. — Поэтому я и хочу, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Я начинаю верить тем угрозам, которые мне сделаны…
Фразы своей доктор не докончил, но мы с Гараланом поняли, что хотел он сказать. Марк, не знавший о последних шагах Шторица, по-видимому, не расслышал или не обратил внимания.
У капитана Гаралана был свой собственный взгляд, но он его не высказывал, а ждал, чтобы сначала я высказал свое мнение.
— Скажите, мсье Видаль, что вы обо всем этом думаете? — задал мне вопрос доктор Родерих.
Я полагал, мне следует представиться скептиком, не придающим большого значения подобным странностям. Лучше сделать вид, что не находишь в них ничего необыкновенного, хотя и не знаешь, чем их объяснить. Все-таки, если сказать правду, вопрос доктора меня затруднял.
— Знаете, господин Родерих, — отвечал я, — в моих глазах все это не заслуживает чересчур большого внимания. Просто скверная шутка какого-нибудь злостного мистификатора. В толпу гостей замешался мистификатор, устроил чревовещание — это штука, вы сами знаете, очень простая и старая.
Капитан Гаралан быстро повернулся ко мне и посмотрел мне прямо в глаза, как бы стараясь прочесть в них то, что я действительно думаю. Его взгляд говорил ясно:
«Мы здесь не для того, чтобы отыгрываться на подобных объяснениях».
Доктор Родерих возразил:
— Извините, мсье Видаль, но я не могу допустить, что это только фокус, шутка. Тут нечто иное.
— Иного объяснения, доктор, я придумать не могу. В противном случае придется допустить сверхъестественное, какую-нибудь чертовщину.
— Почему чертовщину? Почему непременно сверхъестественное? — возразил капитан Гаралан. — Вполне естественное, но только такое, чего мы не знаем, что для нас еще тайна.
— Почему же вы не хотите допустить, что слышанный нами голос принадлежал чревовещателю? — отстаивал я свое мнение.
Доктор Родерих покачал головой, решительно отказываясь принять это объяснение.
— Повторяю: чревовещатель легко мог проникнуть в дом незаметно и спеть «Песню ненависти», чтобы раздразнить мадьярский патриотизм, — сказал я.
Конечно, это было допустимое объяснение, в особенности если отбросить существование сверхъестественного. Но доктор Родерих тут же задал мне вопрос:
— Прекрасно, мсье Видаль. Допустим, к нам в дом забрался озорник-чревовещатель, хотя я так не думаю. Ну-с, а как же букет, контракт и венок? Как вы эти факты объясните?
Действительно, тут мое объяснение не годилось. С другой стороны, ведь бывают очень ловкие фокусники… Капитан Гаралан прибавил к словам своего отца:
— Говорите же, любезный Видаль! Неужели ваш чревовещатель и букет раздергал, и контракт разорвал на мелкие клочки, и свадебный венок утащил на глазах у всех? Неужели это все он?
Я молчал.
— Или, может быть, вы думаете, что у всех была галлюцинация? — продолжал он, волнуясь.
— Нет, конечно. Галлюцинации не было. Все происшедшее видели по крайней мере сто человек.
После паузы, которую я не собирался прерывать, доктор продолжил:
— Посмотрим на вещи так, как они есть, и не будем себя обманывать. Перед нами факты, которые нельзя ни объяснить естественным образом, ни отрицать. Поищем не озорника, а человека, которому это было выгодно, которому необходимо было устроить нам эту пакость. Поищем врага.
Это была правильная постановка вопроса.
— Врага? — удивился Марк. — Да какой же может быть здесь у нас с вами враг, господин Родерих? Вы разве знаете такого?
— Знаем, — сказал капитан Гаралан. — Это отвергнутый жених Миры, сватавшийся за нее прежде вас.
— Вильгельм Шториц?
— Вильгельм Шториц.
Марку рассказали то, чего он еще не знал. Он услышал от доктора о недавнем визите Шторица, о его домогательствах, о новом ему отказе и о его угрозах. Все это, разумеется, вполне оправдывало возникшие у всех подозрения против него.
— И вы до сих пор ничего мне не говорили! — вскричал Марк. — Только теперь, когда Мире грозит опасность, вы наконец сообщаете мне все это!.. Господа, это нехорошо. Сейчас я пойду к этому Шторицу и потребую…
— Марк, предоставь это нам, — остановил его капитан Гаралан. — Негодяем осквернен дом моего отца…
— И оскорблена моя невеста! — отвечал Марк, теряя всякую сдержанность.
Обоих ослеплял гнев. Положим, Вильгельм Шториц собирался мстить Родерихам, но ведь его участие во вчерашних событиях не подтверждалось никакими фактами. Нельзя же было обвинить его на основании одних предположений и сказать: «Вы были вчера среди гостей. Вы пропели оскорбительную „Песню ненависти“. Вы изорвали букет и контракт. Вы похитили венок невесты», — ведь Шторица никто не видел, решительно никто.
