— Это «следовательно» попросту великолепно! — воскликнул Цератод. — Простите, капитан-лейтенант, если я не ошибаюсь, я вас, кажется, перебил…
— Вы не ошиблись, — невозмутимо ответил Егорычев, поражаясь своей выдержке. — Вам правильно кажется. — Он понимал, что именно сейчас, больше чем когда бы то ни было, от него требовалось хладнокровие и спокойствие. Рассчитывать он мог, очевидно, только на Смита. Впервые со времени гибели «Айрон буля» Егорычеву открылась возможность снова включиться в войну с фашистами. И не для того, чтобы пасть с честью (об этом он сейчас уже не думал), а для того, чтобы нанести ничего не подозревающему врагу ощутительный, а при удаче и непоправимый ущерб на этом маленьком, но, очевидно, совсем не ничтожном участке войны. В самом деле, если отбросить маловероятное предположение, что и немцы попали сюда после кораблекрушения, то они высажены так далеко от основных театров военных действий с какой-то важной боевой задачей. Помешать им выполнить эту задачу, а при удаче и начисто сорвать ее выполнение — ради такого дела стоит рискнуть жизнью, а в крайнем случае и потерять ее с честью.
— Напрасно мистер Цератод так иронически настроен, — сказал Егорычев. — Немцев не могли сюда доставить ни на корабле — фашистские корабли давно уже не осмеливаются показываться в Этих водах, ни на транспортном самолете — его бы где-нибудь на пути обязательно сбили союзные истребители. Следовательно, остается только один возможный способ доставки в эти места людей: на подводной лодке, то есть на судне со сравнительно ограниченным тоннажем. Этих десантников, конечно, надо было обеспечить и продовольствием, и оружием, и кое-каким необходимым оборудованием. Следовательно, подчеркиваю я вопреки недоверчивому настроению мистера Цератода, фашистам пришлось ограничиться наименьшим числом высаживаемых людей.
— Немцы, значит, бесспорно вооружены, — снисходительно согласился с ним Цератод. — А мы? Не укажет ли нам мистер Егорычев, каким оружием располагаем мы?..
Егорычев молча поднял с земли и подбросил на ладони увесистый, с острыми краями камень.
— Для раннего палеолита вполне терпимое оружие! — иронически похвалил камень мистер Цератод. — В детстве я тоже считал камни серьезным, даже грозным средством наступления и обороны… Итак, — резко продолжал он, — как старший по чину, считаю обсуждение законченным. Нам остается только поздравить капитан-лейтенанта Егорычева с речью, которую мы все готовы признать интересной как по форме, так и по содержанию, но, к сожалению, совершенно не соответствующей серьезности положения, в котором мы очутились и которое властно диктует единственный выход, гарантирующий нам жизнь и свидание с близкими хоть в отдаленном будущем.
— Постойте! — остановил Егорычев Цератода, видя, что тот уже снимает с себя сорочку, чтобы мастерить из нее белый флаг. — Постойте, как я об этом раньше не подумал! Почему это мы так уверены, что эту чертову газету уронил именно германский солдат? В здешних водах, очевидно, разбросаны аргентинские и бразильские острова и островочки. И Аргентина и Бразилия поддерживают дипломатические отношения с Германией. В них живет уйма натурализовавшихся немцев. Представьте себе, какая это будет сенсация, если в южноамериканских, а потом в североамериканских газетах появятся скандально приукрашенные описания того, как два американца и два англичанина с белым флагом из нижней сорочки пришли сдаваться в плен какому-нибудь наимирнейшему аргентинскому или бразильскому телеграфисту.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Фламмери. — Лучше закидать этого наимирнейшего телеграфиста камнями?
— Надо кому-нибудь из нас отправиться в разведку. Кстати говоря, не думайте, что и сдаться в плен можно без предварительной разведки. Если там, наверху, гитлеровцы, вас укокошат прежде, нежели вы успеете хоть разок махнуть своей уважаемой сорочкой. Но и разведка сама по себе вещь небезопасная, и пускать в нее человека без серьезного военного опыта почти то же самое, что убийство. Хорошо, если бы это взял на себя наш старший боевой товарищ, майор Цератод.
Цератод сделал вид, будто не заметил в этих словах никакого подвоха.
— Я был бы счастлив, но, увы, как раз военного опыта у меня и нет. И потом, какой же я разведчик! Шесть диоптрий в правом глазу, шесть и три четверти — в левом и совершенно невозможный астигматизм.
— Тогда, может быть, капитан Фламмери?..
— Капитан санитарной службы, сэр, — смиренно поправил его Фламмери. — Военная специальность — распределение заказов на медикаменты, кредитование трестов медицинского оборудования, улаживание недоразумений между этими трестами и армейским управлением санитарной службы.
— Оказывается, из трех присутствующих здесь союзных офицеров только я и воевал, — с возможной учтивостью отметил Егорычев. — Значит, мне и в разведку идти. Смит, вы не составите мне компанию?
— С удовольствием, сэр.
— Я только прошу остающихся вести себя как можно тише.
— Можете быть на этот счет совершенно спокойны, — поспешно заверил его Фламмери.
— А мистер Егорычев должен нам, со своей стороны, обещать, что он не позволит себе пускаться там, наверху, в какие бы то ни было донкихотские авантюры, которые могут плохо кончиться не только для него, но, в конечном счете, и для нас, — потребовал Цератод.
— Ничего похожего на донкихотство! — обещал Егорычев, и они со Смитом осторожно поползли вверх по расселине, залитой яркими, но еще прохладными косыми лучами восходившего солнца.
— По-пластунски, Смит, по-пластунски! — прошептал Егорычев кочегару.
Сказал Егорычев Смиту «по-пластунски» — и самому смешно стало: откуда английскому торговому моряку знать русский военный прием! Он показал, как подтягиваться на локтях, прижимаясь к земле. Ничего, ползет! Пыхтит; обливается с непривычки потом, но не жалуется. Молодец кочегар! Морская косточка!
Поворот… Еще поворот… Они ползли, замирая, лишь только зашуршит, покатившись вниз, камешек, случайно задетый локтем.
Трава, на которую они смотрели сейчас снизу, с земли, походила на таинственный, могучий и небывалый лес, камешки — на крутые и недоступные скалы, крошечный, шириною в карандаш ручеек — на бурную реку… «Так, верно, и наши приключения на этом неизвестном острове, — подумал Егорычев, — похожи, если близко присмотреться, на какие-то несоизмеримо большие события, происходящие сейчас в мире»:
Поворот, еще поворот… Подъем кончился. Перед ними обрывистый край лужайки, обрамленной деревьями, и у самой расселины кто-то спиной к ним то приседает на корточки, то вытягивается и очень старательно расправляет плечи, приседает, вытягивается, приседает, вытягивается…
