Играя с детьми простых крестьян, она рано узнала их нужды.
Все это формировало ее жизненные убеждения, взгляды.
Милдрет Харнак смотрела на переливающуюся разными красками воду за бортом и своим мягким, бархатистым голосом читала:
— Моя жизнь — нарастающее круженье,
Я кружу над вещами давно.
Суждено ли дожить мне до высших свершений
Или к ним лишь стремиться дано?
— Я тоже люблю это стихотворение, — сказала Либертас.
На лекциях в Берлинском университете Милдрет читала своим студентам на английском языке не только Гете, но и Рильке, и запрещенного Гейне. Ее смелость импонировала большинству ее слушателей.
Яхту вел Харро. Его мускулистая рука крепко сжимала румпель руля. Белая шелковая рубашка пузырилась от ветра. Рядом с ним на раскладном стульчике примостился Арвид. Он снял очки, и его близорукие глаза щурились от солнца.
— Значит, Хейнкель тоже работает над самолетом с реактивной тягой?
— Я своими глазами видел чертеж, — подтвердил Шульце-Бойзен.
— Надо сообщить в Москву.
— Как только вернемся, скажу Гансу[10].
— Функабвер в ближайшее время получает новые, усовершенствованные пеленгаторы. Надо проявлять максимум осторожности, — заметил Харнак.
— В Берлине у меня несколько квартир, откуда можно вести передачи. И все они в разных районах. В случае опасности нас предупредит Хорст[11].
— Ты знаешь, что пал Минск? — спросил Харнак.
— Да, знаю. Фактор времени сейчас имеет решающее значение. В этом году Англия и США по производству самолетов сравнялись с Италией и Германией. Это мне сказал Беппо Шмид, а ему — Геринг. Ты был в России, Арвид, что ты можешь сказать о промышленности русских?
— Россия стала сильной промышленной державой. Но сейчас они в очень невыгодном положении.
— О чем вы тут говорите? — Из каюты выбрался Йон Зиг. У него заболела голова, и он немного полежал в каюте.
Харнак коротко передал содержание разговора.
— На железных дорогах работают тысячи иностранцев: поляки, французы, голландцы. «Арбайтен лангсам» — «Работай медленно» — таков лозунг дня, который функционеры КПГ распространяют среди иностранных рабочих, и это находит отклик, — сообщил Зиг.
— В авиационной промышленности тоже работают иностранцы. Несколько бомбардировщиков, поступивших в Италию и Румынию, вышли из строя после первых же полетов. Сам Хейнкель сказал мне, что это результат плохой работы, — заявил Шульце-Бойзен.
— Большинство немецких коммунистов в концлагерях. Нас осталось мало. Но я верю, что революционная ситуация в стране будет вызревать, — сказал Зиг. — Нам необходимо объединить все антинацистские силы в Германии[12]. Не можем ли мы найти опору среди антигитлеровских офицеров вермахта? — спросил он Шульце-Бойзена.
— Со мной уже работает один такой офицер. Но в основе своей офицерская оппозиция настроена консервативно. Это кучка заговорщиков. Не больше. Если они о чем-то и мечтают, то о дворцовом перевороте, об устранении Гитлера.
— Это не решение вопроса. Место Гитлера займет Геринг или Гиммлер. Только движение народных масс может изменить ситуацию в стране. — Зиг пригладил растрепавшиеся волосы.
— Чтобы резко увеличить производство самолетов, в авиационной промышленности должен работать не миллион рабочих, как сегодня, а три миллиона. Так считают в министерстве авиации. А это можно сделать только за счет иностранных рабочих[13], — сказал Харро.
— Это наш революционный резерв. Мы должны вести работу среди них. В первую мировую войну большевики выдвинули лозунг: «Войну империалистическую — в войну гражданскую». Но сегодня, пока вермахт одерживает победы, это, конечно, нереально. Только поражение на фронте может привести к революционной ситуации. Поражение внесет отрезвление и в умы немцев. — Зигу нельзя было отказать в логике.
— Я знаю одного офицера, — заметил Харро. — Он тоже считает, что только поражение на фронте может пробудить немцев от летаргического сна. У этого офицера есть единомышленники. Но их группа ориентируется на Англию. Сначала они примыкали к генеральской оппозиции, потом разуверились в ней.
— Кроме «Внутреннего фронта» надо писать прокламации, листовки, целевые брошюры, — предложил Харнак.
— Я тоже думал об этом, — согласился Шульце-Бойзен. — Почему бы тебе, Арвид, не написать брошюру «Как начинаются войны»? С социально-экономическим анализом, доступным широким массам. А я бы написал работу «Куда ведет Германию Гитлер?».
— А может быть, так: «Народ обеспокоен будущим Германии»?
— Годится, — согласился Харро с предложением Зига.
— Мы уже проголодались, может, повернем к берегу? — крикнула с носа Либертас.
— Слушаюсь, мой капитан! Сейчас будем поворачивать. Пригните головы! — скомандовал Шульце-Бойзен. — Как бы вас не зацепило парусом. — Харро отвязал шкот. Парус затрепыхался на ветру. Он переложил его на другую сторону — яхта резко накренилась. С носа послышался веселый смех: Либертас чуть не свалилась в воду.
Яхта пошла к берегу. Утопающие в зелени пансионаты курортного городка Кюлюнгсборн вырастали на глазах. На берегу, на рассыпчатом золотом песке, стояли изумрудно-зеленые сосны. Уже ощущался их стойкий запах.
— А что это там, справа? Какие-то антенны?
— Это пеленгационная станция дальнего слежения, — пояснил Шульце-Бойзен. — Кстати, на ней работает племянник нашего Курта Шумахера.
— А как он настроен? — поинтересовался Харнак. — Он не может быть нам полезен?
— Насколько я знаю со слов Курта, нацизм ему, как всякому интеллигенту, не нравится. Но для борьбы он еще не созрел.
— И как далеко такая станция может засечь передатчик? — спросил Зиг.
— Скандинавия, Бельгия, Голландия, Франция, Швейцария, Австрия и генерал-губернаторство.
— Большой радиус!
— Значит, станция в Бельгии тоже может быть обнаружена отсюда?
— Может. Тем более что есть еще две станции дальнего слежения, и они ближе к Бельгии — в Кранце и в Штутгарте. Три эти станции практически своими «щупальцами» могут обшарить всю Европу.
— А какова точность? — поинтересовался Зиг.
— Точность, конечно, приблизительная, — ответил Шульце-Бойзен. — Ну, скажем, город. Например, Брюссель или Париж.
— Ну, а дальше?
— А дальше работа для пеленгаторов ближнего действия.
— Скверно, — заметил Зиг.
— Ничего. На худой конец мы имеем еще ниточку в Швейцарию, — сказал Харро.
