— Эти тоже нарушили правило, Им разрешено подходить ко мне во время рейда только по одному.
Рохо сунул правую руку в карман, и Майк с ужасом подумал, что сейчас он опять станет свидетелем убийства.
Двое вышли на тропинку, остановились, потом направились к ним. Первым на поляну вышел тщедушный парень с детским лицом — «десперадос», за ним — стройный африканец в защитном комбинезоне, перетянутом новенькими ремнями.
— К вам, команданте!
Тщедушный вытянулся по стойке «смирно» на почтительном расстоянии от опирающегося на дерево охотника, и Майк заметил, как испуганный взгляд его скользнул по торчащим из колючих кустов тяжелым ботинкам.
Человек в ремнях, шедший сзади, грубо отстранил наемника, словно неодушевленный предмет.
— Антилопы идут на водопой… — он посмотрел на Рохо.
— Лев ждет у источника, — раздраженно поморщился тот. — Если уж вы обменялись паролями с моими парнями и вас привели сюда, незачем играть в конспирацию со мною. Вы не хуже меня знаете, что в этой стране тайн не бывает, и я возблагодарю всевышнего, если о нашей операции станет известно противнику всего лишь через сутки после ее начала.
Человек в ремнях спокойно парировал:
— Вы нервничаете, мистер Рохо…
В это утро вставать было особенно тяжело. И Корнев уже минут пять лежал с плотно закрытыми глазами. Мангакис шумно делал зарядку.
Корневу казалось, что от движений этого невысокого жилистого человека тростниковая хижина вот-вот развалится и накроет их вместе с десятками надоедливых лесных крыс, всю ночь шнырявших по земляному полу.
Грек качнул гамак, сплетенный из тонких лиан, издающих какой-то почти неуловимый приятный запах:
— Никос, подъем!.. Жоа нервничает. Сегодня у нас самый опасный участок.
— Встаю, встаю!
Корнев неохотно открыл глаза и с трудом вылез из качающегося, зыбкого сплетения лиан. Сказывались три дня утомительного похода по сырому бушу.
До рассвета оставалось около двух часов, но лесная деревня уже проснулась. В густой темноте то там, то здесь светились багрово-красные пятна, они то темнели, то становились ярче: это женщины раздували угли в жаровнях. Между невидимыми во тьме хижинами вспыхивали фонарики партизан, сопровождавших Корнева и Мангакиса.
Оба наскоро позавтракали маисовыми лепешками с крепким чаем, который умело приготовил Жоа. Он был, как обычно, подтянут и уверен в себе, и Корнев удивился — с чего это Мангакис взял, что их хладнокровный проводник нервничает.
Когда они допивали чай, подошел староста деревни. Присев у остывающей жаровни, возле которой проходило чаепитие, и вытянув над мерцающим багровым жаром широкие руки со скрюченными ревматизмом пальцами, он вежливо осведомился о том, как «уважаемым, гостям» спалось, и пожелал им удачи в наступающем дне.
Жоа перевел его слова. Староста помолчал. Потом тихо заговорил снова, обращаясь к Жоа, и тот его внимательно слушал. Корневу даже показалось, что в его приглушенных словах были тревожные нотки, но Жоа снисходительно улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Он предлагает нам охрану, — с пренебрежением сказал Жоа, обращаясь к Кориеву и Мангакису. — В деревне есть отряд самообороны… — И тут же, не дожидаясь ответа своих спутников, что-то решительно сказал не спускающему с него настороженных глаз старосте. По интонации Корнев догадался, что Жоа отклонил предложение. Староста подумал, потом понимающе кивнул.
— Мышь в буше легче скроется, чем слон, — деловито продолжал уже по-английски Жоа.
Он запрокинул голову и долго смотрел на низкое черное небо. Звезды уже начинали блекнуть, но до молниеносного африканского рассвета было еще далеко.
Затем Жоа поднес почти вплотную к лицу светящийся циферблат больших наручных часов и встал.
— Пора…
— Пора…
Фрэнк Рохо опустил руку с часами, тяжело оперся на плечо Майка и с трудом поднялся с земли.
Они только что окончили походный завтрак — сухие безвкусные галеты, банка марокканских сардин и по чашке кофе. Но после промозглой, сырой ночи, влажной постели из грубых бумажных одеял, брошенных прямо на сырые и липкие листья, каждый глоток горячего крепкого кофе доставлял непередаваемое блаженство…
Майк внимательно, испытующе посмотрел на охотника.
— Как ваша нога?
— Боюсь, как бы не пришлось заменить ее деревяшкой. Впрочем, так будет даже романтичнее, а романтика сегодня влечет всех…
— Верный бизнес?
Великий Охотник не обиделся.
— Люди устали от бездушных каменных муравейников, забитых вонючими автомобилями, от каждодневного хождения на набившую оскомину службу, от нудных семейных обязанностей, от разоряющих инфляции, от угрозы безработицы, от преступности — от всего, что сегодня ханжески именуется «цивилизованным обществом». Их мечты не в будущем, где они не видят ничего светлого. Светлое — это их прошлое; там, в прошлом, осталось все, во что они верили наивными и чистыми детьми. И они тянутся к прошлому. Следопыт, Кожаный Чулок, Всадник без головы — добрая старая романтика, приключения в джунглях, пожары в пампасах — вот что влечет их сегодня.
— Вы будете писать о своих приключениях книги…
— Или кто-нибудь напишет обо мне, — просто ответил Рохо. — Если, конечно, судьба догадается предложить этой книге эффектный конец… Но…
Рохо деловито взглянул на часы.
— Скоро он будет здесь…
Все произошло неожиданно.
Земля вдруг вырвалась из-под ног, и Корнев полетел вперед лицом, прямо в теплую, топкую грязь тропы.
Тяжелое тело обрушилось ему на плечи, руки мгновенно оказались вывернутыми. Его обдало запахом пота и дешевых сигарет, кто-то повалил его и прижал к земле.
Единственное, что Корнев успел увидеть за какую-то долю секунды перед этим — это Мангакиса, неожиданно метнувшегося в сторону, но тут же рухнувшего, словно подкошенного, чьим-то ударом… Еще он услышал стоны позади себя, оттуда, где шли партизаны, — короткие, жуткие, оборванные.
Жесткая петля стянула кисти рук, вывернутых за спину. Веревка впилась в лодыжки, врезалась в кожу; он чуть не задохнулся — кляп заполнил весь рот, разорвал губы. На голове оказался плотный мешок.
И сразу же, беспомощного, как спеленатого младенца, его подхватили, бросили на чье-то широкое плечо и понесли — быстрым шагом, почти рысью. Он слышал тяжелое, прерывистое дыхание; ветви цеплялись за его одежду. Мыслей не было, была тьма, и пустота, и странная апатия. Но страха он не ощущал…
Наконец человек, тащивший его на плече, остановился, осторожно опустил его на землю, придерживая за пояс, поставил на ноги. Кто-то другой перерезал веревки. Корнев неуверенно пошевелил кистями и стащил с головы мешок.
