Они вышли во двор. Через несколько минут сюда ввели молодую туркменку.
— Ну как, Айнагуль, подумала? — усмехнулся Кульджан Ишан.
Недавно его шайка вторглась на территорию Советской Туркмении, опустошила аул и вместе с награбленным добром увезла эту женщину.
Айнагуль держалась гордо и независимо.
Ее вывели на середину двора и стали допрашивать, сопровождая это толчками и издевательским гоготом.
— Неужели ты забыла всех? Кто у вас активист? Ну?..
Айнагуль молчала.
— В каком ауле остановились красноармейцы? Сколько их? Тоже не знаешь?
Женщина покачала головой.
— Не знаешь? — повторил Кульджан, — Хорошо, не надо… А о том, что мы просили тебя, подумала?
Они, оказывается, хотели, чтобы она согласилась по своей воле выйти за кого-нибудь из бандитов замуж и остаться здесь.
Сначала Айнагуль сдали местной полиции как «советского агента». В зиндане у нее отняли все украшения. Несмотря на перенесенные мучения, женщина не потеряла присутствия духа и твердо стояла на своем:
— Я простая крестьянка, мне ничего не надо, только хочу возвратиться домой… Отпустите меня… Или убейте…
Теперь Кульджан по-своему попытался сломить ее упорство.
— Хорошо, согласись выйти здесь за кого-нибудь замуж, и мы отправим тебя домой. Мы устроим так, что ты сможешь постоянно навещать свой аул и родственников.
Но Айнагуль продолжала твердить:
— Отпустите: я хочу обратно, к своим! Мне ничего у вас не надо.
И снова повторяла:
— Отпустите меня или убейте…
Мирза, забывая, что он секретарь муфтия Фархад Али Заде, с трудом сдерживал себя: мысль о спасении несчастной женщины не давала ему покоя.
Когда Айнагуль увели, Кульджан снова пригласил гостей в дом.
Взяв себя в руки и с трудом обретя спокойствие, Мирза напомнил о цели своей поездки, подчеркнув, что это просьба самого муфтия.
— Можете ли вы помочь мне получить тазкиру?
— Здесь всего лишь отдаленный кишлак, — ответил Кульджан. — Я провожу вас в Гунбеде-Кабус и познакомлю с Мухаммед Ахуном. Он поможет.
Кульджан выделил Мирзе в провожатые своего человека. По пути, в селении Ак Узар, помощника муфтия познакомили с еще одним агентом муфтия — видным идеологическим диверсантом Лязги Ахундомуллой. Бежав из Дагестана, этот матерый националист открыл особую школу, где готовил кадры для «Милли истиклал» из числа эмигрантской молодежи. У него было около шестидесяти учеников-мюридов. Беседуя с Мирзой по-турецки, Ахун справился о здоровье муфтия, расспросил о последнем номере журнала «Ёш Туркестан», осведомился: нет ли вестей или поручений от Мустафы Чокаева.
Ведя неторопливый, обстоятельный разговор, Мирза выяснил, что люди Лязги Ахуна выполняют различные задания «Милли истиклала»: распространяют кипы журналов «Ёш Туркестан» среди эмигрантов, помогают перевозить нелегальную литературу через советскую границу.
Невольно вспомнился Самарканд, библиотека, где занимались студенты. Случалось, что среди подшивок газет или в стопке журналов неожиданно попадался «оставленный» кем-то номер «Ёш Туркестан».
Студенты, недоумевая, сдавали журнал библиотекарям, те тоже в свою очередь удивлялись: как попала антисоветская стряпня в зал?
В ходе неторопливых бесед и, казалось, малозначащих разговоров Мирзе удалось незаметно установить почти все каналы, по которым «почта» переправлялась за границу. Постепенно он пришел к выводу, что как только эти сведения попадут в Москву, удастся нейтрализовать всю работу диверсантов Лязги Ахуна, и доступ «Ёш Туркестан» на территорию Советского Востока будет прекращен. Или же переправленные экземпляры журнала попадут в надежные руки.
Забегая вперед, скажем, что Мирзе Садыкову удалось выполнить свое решение. На этих участках границы не был перевезен ни один номер: «почта» попадала в руки чекистов.
Под предлогом получения тазкиры Мирза имел возможность ближе познакомиться со многими единомышленниками муфтия. Это были обыкновенные шпионы и убийцы, скрывавшиеся под маской ишанов и мулл.
Нельзя сказать, чтобы разношерстная шайка жила дружно.
Лязги Ахун, узнав о том, что Мирза едет к Мухаммед Ахуну за тазкирой, прошептал:
— Этот болтун все равно ничем не сможет вам помочь. Вернетесь с пустыми руками.
Так оно и получилось.
Приближаясь к Буджнурду, Мирза, однако, столкнулся с неприятностью, гораздо большей, чем та, какую предсказал ему Лязги Ахун. На окраине селения их встретили полицейские и приказали следовать за собой. Как ни старался Мирза выглядеть спокойным, этот неожиданный поворот фортуны заставил его взволноваться.
Чего только он не передумал! Но ему казалось, что он ни разу ничем не выдал себя.
В участке сразу же начался допрос.
Офицер в довольно высоком чине, казалось, только и ждал, когда приведут задержанного.
— Имя?
— Фархад Али Заде.
— Откуда?
— Из Мешхеда.
— Профессия? Что делаешь в пограничной зоне?
— Я человек муфтия Садретдинхана, служу в мечети.
— Тазкира при себе?
— Сейчас нет, эффенди.
— Не называй меня эффенди, я сарханг[19].
— Простите, господин.
Последовало еще несколько вопросов, и допрос был окончен. «Человека муфтия» — Фархада Али Заде препроводили в полицейскую тюрьму.
В одиночной камере каждый час казался ему месяцем, день — годом.
«Неужели этот зиндан — конец моего пути? — невольно думал Мирза. — Что, если вот так неожиданно глупо провалится все дело? Нет, этого не может быть!»
Хорошо осведомленный о том, какие «знаки внимания» могут быть оказаны в этой стране попавшим в тюрьму, юноша не притрагивался к еде.
Он не чувствовал ни сырости, ни зловония зиндана. Обхватив руками колени и положив на них голову, Мирза долгие часы сидел, мысленно прослеживая дни, проведенные в поездке. Напряженно размышляя, он все больше убеждался, что не совершил ни единого промаха, который мог бы послужить причиной заключения. Это помогло ему сохранить твердость духа.
Вечером загремели замки. Со скрипом дверь открылась, и тюремщики втолкнули кого-то в камеру.
Хватаясь за стены, к свободному углу проковылял, стуча кандалами, высокий худой человек и бросился на пол. Лежал молча, лишь временами раздавались его стоны и хрип. Потом он смолк — как будто заснул. Постарался уснуть и Мирза.
Утром, когда сквозь маленькие отверстия под потолком начал пробиваться свет, Мирза увидел скорчившегося в углу мужчину лет пятидесяти, похожего на высохшую корягу. В предрассветном сумраке с трудом можно было различить длинную тыквоподобную голову и сверкающие глаза. Руки заключенного перебирали четки.
