Делиться положительным опытом всегда приятно. Но последняя фраза Абилова меня покоробила. Все, к чему бы ни прикоснулись такие, как он, тут же ставится с ног на голову.
Получалось, будто мы разоблачаем воров не потому, что этого требует смысл нашей работы, а оттого, что этому придает большое значение руководство.
Абилов писал быстро. Строка за строкой пересекали страницу и приводили в движение новую. Умения следовать логике слов у Абилова не отнимешь, но как это непохоже на документы того же Шахинова, где все подчинено логике мысли. А ведь они оба любят перо и бумагу. Не возможность ли вкладывать в одни и те же понятия различное содержание иной раз приводит к тому, что любовь к работе над документами оборачивается канцелярщиной, уважение к руководителю — угодничеством, исполнение служебного долга — бюрократизмом и вообще благое начинание — своей противоположностью?..
Вот и сейчас меня не покидало ощущение, что, помогая Абилову, я принимаю участие в чем-то предосудительном. Что, казалось бы, может быть плохого в желании поделиться опытом с товарищами по профессии?
Но ведь мы наделали кучу ошибок: с самого начала тщательно не выяснили у потерпевших, кто из посторонних мог располагать сведениями об их образе жизни и наличии ценных вещей; долго упускали из виду соответствующую информированность Ризаева; скоропалительно провели обыск у Гандрюшкина.
Мне хотелось сказать Абилову, что «положительный опыт», в котором нет ничего вроде бы ложного и в то же время все неправдиво, никому не принесет практической пользы.
— Привет пинкертонам! — раздается за спиной голос Лени Назарова.
— Салют! — гаркнул Рат.
Мухаметдинов, вошедший вместе с Леней, усаживает гостя на диванчик.
— Ну вот, товарищ Назаров, оперативники в сборе, а следователь, как освободится, подойдет. Они расскажут подробнее, я только знаю, что кражи раскрыты и вещи найдены. А что еще нужно замполиту?
— Товарищ, — Рат кивнул на Леню, — не Назаров, а Н. Леонидов.
В комнате становится тесно и шумно. Оказывается, за каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут, если дружно взяться, можно решить уйму всяких проблем — от футбольных до космических.
Дошла очередь и до Гандрюшкина с его хитроумными посылками. Леня достал блокнот, сдвинул брови, и теперь это действительно был Н. Леонидов «при исполнении служебных обязанностей».
Закончив обстоятельный допрос, он подумал и сказал:
— Опубликуем под рубрикой «Будни милиции», название «Вернуть украденное».
— С восклицательным или без? — уточняю я.
— Без. — И, спохватившись, что попался на розыгрыш: — Ну чего смеетесь? Хочется показать вашу работу в динамике. Это ж лучше, чем сухая информация.
Против динамики мы не возражали, и Леня, пряча блокнот, с сожалением говорит:
— Конечно, статья есть статья, особенно не развернешься. Вот в документальном рассказе… я бы вас изнутри высветил.
— Не угрожай, — смеется Рат.
— Нет, серьезно, ребята, у меня получилось бы. Только против рассказа есть «но»: материал для читателя неинтересный, если б убийство…
— Разве для пробуждения читательского интереса нужна обязательно кровь? — вмешивается Фаиль.
— Нет, конечно, но из-за краж как-то неудобно огород городить.
Рат обиделся не на шутку:
— Леня, тебя никогда не обворовывали?
— Судьба миловала. Понимаю, куда ты клонишь…
— Вот, вот. Если обворуют, даю голову наотрез, будешь считать свое ограбление самым важным для милиции.
Леня, смеясь, поднимает руки:
— Хватит, сдаюсь.
В этой гимнастической позе его застает Асад-заде, которого Мухаметдинов сразу представляет:
— Наш молодой следователь. Это его первое серьезное дело.
— Поэтому он ходит не иначе, как с протоколами в руках, — добавляет Рат, а сам тут же забирает у него исписанные страницы и жадно просматривает их.
Дочитав протокол, Рат с раздражением бросил его на стол.
— Врет он, все врет — и, поскольку Леня с Мухаметдиновым уже ушли, добавляет по адресу Ризаева пару непроцессуальных терминов.
На очной ставке с Гандрюшкиным Ризаев повторил, что две шерстяные кофточки, нейлоновую блузку и свитер, украденные у Саблиных, продал на улице.
— Почему врет? — растерянно спросил Ариф.
— Да если бы он рискнул продавать вещи сам, зачем их тащить Гандрюшкину?! Были вещи подороже…
— Золотые серьги, например, или отрез английской шерсти, — напомнил я.
— Об этом я и сам подумал. Но на улице ценных вещей быстро не продать, а других возможностей у него не было. Так что считаю…
— Так и считай, — насмешливо перебивает Рат, — но, если на суде он вздумает изменить показания, эпизод с этой кражей лопнет как мыльный пузырь.
Ариф сначала обиделся, но потом сообразил, что Рат прав: признание Ризаева не подтверждено другими доказательствами.
— Ничего страшного, остальные пять эпизодов пройдут как по маслу. Брака у тебя не будет, — удовлетворенный его смущением, успокаивает Рат.
Тут я опять вспомнил об игрушке.
— Правдивость Ризаева можно проверить на тигренке. Это предмет легко запоминающийся. К тому же игрушка должна была броситься ему в глаза дважды: во время кражи и после того, как остальные вещи были якобы проданы.
— Не понимаю, зачем мудрить? — вмешался молчавший до сих пор Абилов. — Мы нашли украденные вещи, за исключением сущей ерунды; следователь, насколько это было возможно, обосновал обвинение; остальное — дело суда. Если Ризаев даже откажется, суд исключит один из шести эпизодов за недоказанностью. Вот и все.
Очень удобно распределить ответственность между всеми понемногу, в конечном счете получается, что никто ее по-настоящему и не несет.
Абилов аккуратно, через прокладку из кусочка толстой бумаги, скрепил «наш положительный опыт», Кунгаров уткнулся в разложенные на столе документы. Асад-заде забрал свой протокол.
Теперь и мне можно выбросить «ризаевское дело» из головы, пойти к себе, не спеша после трехдневной гонки привести в порядок скопившиеся бумаги и пятичасовым автобусом убраться домой.
Я сказал, что Ризаев не вспомнит тигренка лишь в том случае, если кражи у Саблиных не совершал. Уж очень эта кража похожа на исключение, подтверждающее правило: вор лез только в те квартиры, о которых предварительно получал сведения от Гандрюшкина. Кроме того, не вязался облик рецидивиста с фантазией похитить игрушку: на что ему она?
Мысли обо всем этом приходили мне и раньше, но на каком-то подсознательном уровне. Сегодня, дополненные отсутствием вещей в посылках, неправдоподобностью ризаевских показаний и тем, что называют интуицией, они оформились окончательно.
