(Так как нам в дальнейшем больше не придется упоминать об этом острове, нужно напоследок указать, что он дважды после описанных выше событий переходил из попечения испанской короны под просвещенное покровительство британской, покуда не перешел в цепкие лапы США при обстоятельствах, сходных с обстоятельствами захвата ими Филиппин).
25 ноября 1897 года весь остров, за исключением кучки помещиков и их прихвостней, группировавшихся вокруг «нейтрального» плантатора Хуана Гомеса де Кордова, поднялся с оружием в руках против испанских поработителей. Утром следующего дня президент США собрал у себя в Белом доме корреспондентов и сообщил, что после молитв, вознесенных к престолу всевышнего как им персонально, так и ближайшими экономическими и военными советниками, он убедился, что не имеет права не вмешиваться в события, развернувшиеся на многострадальном острове Изабеллы. Посему он и приказал коммодору Скотту М. Фьюит немедленно следовать туда во главе отряда военных кораблей и помочь восставшим против тиранов. 3 декабря того же года коммодор Фьюит, захвативший важнейшие правительственные здания, банки, почту, телеграф, вокзал и порт только что освобожденного повстанцами Сан-Хуана, пригласил к себе на. борт флагманского корабля вождя повстанцев Луиса Магасо. Распив с ним бокал шампанского по случаю победы над испанскими тиранами, коммодор предложил Магасо немедленно распустить по домам его добровольцев и принести присягу созданному его, коммодора Фьюита, попечением «революционному правительству», возглавляемому «старым борцом за свободу» доном Хуаном Гомесом де Кордова. Так как Магасо отказался, то и был спустя четверть часа расстрелян как опасный для цивилизации элемент, после чего де Кордова послал в Вашингтон ходатайство о принятии острова под высокую руку США. Вашингтон без промедления ответил согласием. Спустя восемь лет и пять месяцев вице-адмирал Фьюит счел возможным отменить военное положение и передать управление островом Изабеллы в руки американской гражданской администрации.)
Но вернемся к Пентикосту. Переслав с первым встречным английским судном всеподданнейший доклад об обогащении британского королевства новым заморским владением, он направил свой путь к берегам Южной Америки и спустя некоторое время отдал якорь в устье Ориноко. Именно на этой реке, где-то сразу за Гвианой, раскинулась, по сведениям Джошуа Пентикоста, страна, о которой он мечтал вот уже скоро двадцать лет.
«Апостол» был слишком велик и громоздок, чтобы подниматься на нем по Ориноко. Пентикост оставил его на якоре, а сам с тридцатью семью матросами отправился вверх по реке.
В письме к Джемсу Брауну, которое по причинам, приведенным выше, не дошло до адресата и поэтому сохранилось для потомства в отделе — старинных рукописей Британского музея, Пентикост так описывал тяготы этого похода:
«Я погрузил в старый галеас, построенный наподобие галеры, тридцать семь человек и шестимесячный запас продовольствия для них. Люди были вынуждены лежать на голых досках под дождем и палящим солнцем без всякого навеса. Здесь же варили пищу и здесь же были свалены все вещи, нужные в дороге. Еда, состоявшая 6ольшей частью из рыбы, казалась тошнотворной в нестерпимую жару и среди одуряющего запаха испарений от мокрой одежды большого количества людей, набитых, как сельди в бочку. Я ручаюсь, что в Англии никогда не было тюрьмы более отвратительной и нестерпимой».
Галеас тащили на бечеве индейцы, согнанные для этой цели из попутных деревень. Их подгоняли, еле волоча ноги от усталости, люди Пентикоста, вооруженные тяжелыми мушкетами. Стоило конвоирам зазеваться, как индейцы разбегались и неуклюжую посудину уносило вниз по течению. Горе было беглецам, которых удавалось настигнуть. Они принимали смерть в пытках, которые не снились даже жертвам Пизарро и Кортеса. Но зато те из них, которых погоня миновала, разносили далеко по долине Ориноко весть о желтоволосых белых, которые сеют на своем пути ужас, мучения и гибель. Все чаще на пути Пентикоста попадались деревни, совсем недавно брошенные населением. Мужчины и женщины, старики и дети убегали в сырую темень густых тропических лесов, чтобы переждать, пока Рыжебородая смерть минует их деревню. Потом они возвращались домой и находили вместо хижин пепел и груды дымящихся головешек.
Так Джошуа Пентикост прошел вверх по могучей реке свыше пятисот пятидесяти миль, но не обнаружил никаких признаков царства Эльдорадо. Тогда он спустился вниз по реке, чтобы, взяв с собою три с лишним десятка других солдат и матросов, снова пуститься после трехдневной передышки в путь по одному из многочисленных, не обследованных еще рукавов необозримой дельты Ориноко. Но, и следуя по этому рукаву, он не обнаружил ничего, что подало бы ему хоть тень надежды. Он снова вернулся к устью и, сменив экипаж галеаса, снова поднялся вверх по новому рукаву, и опять безрезультатно. К тому времени, когда Пентикост решил отправляться вверх по пятому рукаву, он потерял уже около половины своих людей. Многих свели в могилу неизвестные европейцам болезни, свирепствовавшие в этих местах. Еще больше теряла экспедиция от дезертирства.
Два с лишним года продолжались мучительные поиски легендарного царства. За это время сам Пентикост перехворал всеми мыслимыми и немыслимыми тропическими болезнями, но походы экспедиции не прекращались. Отощавший, как скелет, с буйно разросшейся рыжей бородой и шевелюрой, которые пылали вокруг его землистого лица, словно вырвавшийся наружу пламень алчности и стяжательства, лежал Джошуа Пентикост на небольшом возвышении, устроенном на носу галеаса, и между приступами лихорадочного забытья принимал доклады и отдавал приказания. Его ненавидели, его проклинали, его боялись, но так велика была сила его убежденности в реальности и близости Эльдорадо и города Маноа, что люди впадали в отчаяние при мысли, что он может умереть, не доведя своей экспедиции до долгожданной цели. Ему верили без тени сомнения и подчинялись, как признанному пророку богатства и славы.
Он поднялся по реке в пятый раз и в пятый раз вернулся ни с чем, чтобы сразу приступить к обследованию шестого и последнего из обследованных им рукавов. И тут ему, наконец, как будто улыбнулось счастье. На третий день похода к Пентикосту, лежавшему пластом на своем обычном месте, на носу галеаса, привели только что пойманного индейца, у которого уши и ноздри были проткнуты не костяными палочками, а замысловато изогнутыми золотыми трубочками. Это было первое золото, обнаруженное экспедицией за долгие месяцы странствований по болотистым берегам Ориноко!
