— Возьмите тройчатку. — И она бросила на прилавок пакетик в невиданной мной упаковке. — Двадцать четыре копейки.
В брючном кармане я обнаружил горсть серебряной мелочи — монетки почти не отличались от наших. Потом, уже сидя на скамейке у памятиика Пушкину, я тщательно обследовал все карманы доставшегося мне по прихоти судьбы чужого костюма. Содержимое их поставило бы в тупик любого следователя. Помимо мелочи, я нашел несколько рублевых и трехрублевых бумажек, совсем не похожих на наши, скомканный трамвайный билет, хорошую авторучку и почти целым блокнот с отрывными листами. Никаких документов, удостоверявших личность моего двойника, не было.
Страха я уже не чувствовал, оставалось лишь острое, беспокойное любопытство. Как долго продлится мое вторжение в этот мир и чем оно окончится, об этом я старался не думать: здесь можно было предположить все, даже самое страшное. Но что делать в пределах выданной мне путевки в неведомое? В гостиницу меня, конечно, не пустят. Где я буду ночевать, если путевка надолго? Может быть, дома или у друзей: ведь где-то живет же обладатель этого пиджака и друзья, наверное, у него имеются, и самое смешное будет, если это и мои друзья. А вдруг все это сон? С размаху я хлопнул рукой по скамейке: больно! Значит, не сон.
На какой-то миг мне показалось, что я увидел знакомое лицо. Мимо неторопливо прошествовал широкоплечий крепыш с кинокамерой. Я узнал и хохолок на лбу, и массив плеч, и чугунный затылок. Неужели Евстафьев из пятой квартиры? Но почему он с кинокамерой? Ведь он и фотоаппарата в руках не держал.
Я вскочил и побежал за ним.
— Простите… — остановил я его, вглядываясь в знакомые черты. — Женька? Евгений Григорьевич?
— Вы ошиблись.
Я растерянно моргал глазами: сходство было удивительное. Даже тембр голоса был похож.
— Напоминаю кого-то? — усмехнулся он.
— Поразительное сходство!
— Бывает, — пожал он плечами и прошествовал дальше, оставив меня в состоянии полного душевного смятения.
Мне все еще казалось, что это розыгрыш, мистификация. Сейчас Женька вернется, и мы будем хохотать вместе. Но он не вернулся.
Все многообразие ощущений и переживаний, которым мог бы похвастаться человек в моем положении, буквально потонуло в одном чувстве растерянности и смятения, и, пожалуй, еще — невыносимого одиночества в городе, в котором каждый камень был знаком с детства и который изменился всего за несколько секунд дурноты. Я мучительно вглядывался в лица прохожих с тщетной надеждой встретить близкого человека. Зачем? Вероятно, он не узнал бы меня, как близнец Евстафьева, а тому, кто узнал бы, что мог я ответить? Но именно это и случилось.
— Сережка! Сергей Николаевич! — окликнул меня невысокий седой человек в замшевой курточке на “молниях”. (Этого человека я никогда раньше не видел.) — Поди-ка сюда.
Я поднялся: меня действительно звали и Сережкой, и Сергеем Николаевичем.
— Есть новость… — Он доверительно взял меня под руку и тихо сказал: — Обалдеешь. Сычук остался.
— Какой Сычук? — удивился я. — Мишка?
— Какой же еще? Один у нас Сычук. Увы!
Мишку Сычука я знал с фронта. Сейчас он работал где-то фотографом, не то фотокорреспондентом. Мы не дружили и не встречались.
— Что значит “остался”?
— Как остаются? Он же на “Украине” поехал вокруг Европы. Знаешь ведь.
Я ничего не знал. Но, учитывая ситуацию, изобразил удивление.
— В последнем заграничном порту, подонок, остался. Не то в Турции, не то в Германии: не знаю, как они ехали — в Одессу или из Одессы.
— Подлец! — сказал я.
— Будут неприятности.
— Кому?
— Ну тем, кто ручался, и так далее, — усмехнулся человек в замше. — Фомич землю роет, к начальству помчался. Ты-то ни при чем, конечно.
— Еще бы, — сказал я.
Незнакомец освободил мою руку и дружелюбно стукнул по спине.
— Ты что-то прокис, Сережка. Или, может, я помешал?
— Чему?
— Творишь… или ждешь кого? А почему ты не в редакции?
Ни к одной редакции я не имел отношения. Разговор надо было заканчивать: в нем накопилось слишком много горючего.
— Дела, — сказал я неопределенно.
— Хитришь, старик, — подмигнул он. — Ну пока.
И так же исчез из моей жизни, как и появился. Как человек, впервые брошенный в воду, постепенно приобретает навыки пловца, так и я уже начинал ориентироваться в незнаемом. Любопытство подавляло страх и тревогу. Что я уже знал? Что и здесь у меня та же внешность и то же имя. Что Москва есть Москва, только чуть-чуть другая в деталях. Что есть Одесса, Турция и Германия. Что пароход “Украина”, как и у нас, совершает рейсы вокруг Европы. Что я связан с какой-то редакцией и что в этом мире Мишка Сычук тоже оказался сволочью.
Поэтому я ничуть не удивился, когда, спустившись к кинотеатру “Россия” — здание это, как я и предполагал, оказалось кинотеатром, — я встретил Лену. Я должен был кого-нибудь встретить, кто знал меня и там, и здесь.
Лена шла, как всегда, элегантная и, как обычно, рассеянная, но узнала меня сразу и даже, как мне показалось, смутилась:
— Ты? Откуда?
— От верблюда. Ну, что там?
— Где? — удивилась она.
— В больнице, конечно. Ты давно ушла? Она удивилась еще больше.
— Я не понимаю тебя, Сережа. Ты о чем? Я только три дня в Москве.
Я видел ее сегодня утром у главврача, когда звонил в институт мозга. До этого мы виделись каждый день или почти каждый день, когда я бывал в терапевтическом. Поэтому я замолчал, мучительно подыскивая выход из явно критической ситуации. Дорога в незнаемое изобиловала ухабами.
— Извини, Леночка, я стал ужасно рассеянным. И потом… такая неожиданная встреча…
— Как живешь? — спросила она, как мне показалось, с какой-то металлической ноткой.
— Да так, — ответил я бодренько, — живем, хлеб жуем. Она долго молчала, пристально рассматривая меня. Наконец произнесла совсем сухо:
— Странный у нас разговор с тобой. Очень странный.
Я понимал, что она сейчас уйдет, и исчезнет единственный шанс закрепиться здесь хотя бы на сутки: едва ли мое вторжение продлится дольше. Надо было на что-то решаться. И я решился.
— Мне надо поговорить с тобой, Леночка. Просто необходимо. Произошло одно событие…
— Какое? — Ее глаза подозрительно сузились.
— Не могу же я говорить на улице… — Я торопливо подыскивал слова. — Ты где… живешь?
Она помедлила с ответом, видимо что-то взвешивая.
— Пока у Галки.
— Это где?
— Ты же знаешь.
Я ничего не знал. Я даже не спросил, у какой Галки. Но мне нужно было, чтобы она согласилась. Мой последний шанс!
