— Что вы, родненькие, красавцы мои, золотые. У вас свои дела, военные, может, тайны какие, а он тут развесит уши. Владек! Кому говорю, бери свою миску, бери хлеб, мужик ты или нет, горе мое.
— Мам, не блажи.
— Кому я сказала? Стене или своему законному мужу?
Огромный плешивый Владек, забившись в угол, не знал, кого слушаться — то ли жену, то ли бравых ребят, с которыми ему, должно быть, интересно было посидеть, побалакать.
— Вот сумасшедшая нация, — вскинулся Владек на жену, заявляя о своем мужском достоинстве, — шо евреи, шо цыгане одна музыка у голове от тебя звенит.
— Э, э, — передразнила старуха, качая островерхой в платке головой, — вы посмотрите на этого гордого хохла, что с него станется, если я на пару дней в село отлучусь, он же с голоду помрет. Кто его кормит, кто его поит?
— Мам, а ремесло мое?
— Твое! Ремесла на карасин не хватает…
В общем-то, с женой Владеку повезло. В молодости Фурманиха, видно, была хороша собой, правда, от тех незабвенных лет остались лишь живые карие глаза на сморщенном личике да огненная деловитость, с какой она все время сигала из дома на базар и обратно, таская бесконечные узелки, — их приносили ей из деревень в обмен на какие-то травы, которыми она снабжала поселян. Кажется, старуха тайком врачевала, а заодно приторговывала кое-чем. Оттого и была несказанно рада новым постояльцам — к солдатам милиция не сунется. Те сразу раскусили старухину корысть и только посмеивались над ее комплиментами в свой адрес: послушать ее, так — все поголовно были красавцами, умниками, и самое малое, на что они могли рассчитывать в скорой гражданке, — на должность начальника милиции или председателя райсовета — предел человеческой мечты в понятии старухи Фурманихи.
— А что, он тоже красавец, Мурзаев? — исподволь заводил Политкин, простодушно кругля глаза на Фурманиху, которая в этот момент отбирала у невзрачного на вид Мурзаева сковородку, потому что не могла допустить, чтобы кто-то в ее присутствии занимался бабьим делом.
Фурманиха, на миг оставив сковородку, выразительно свела костлявые ладони:
— Что за вопрос!
— А я?
— Ты. Ты больше, чем красавец! Я не знаю, сколько девчат помрут из-за тебя, дай бог им радости…
— А Колька? — трясся Политкин, кивая на одессита, склонившегося над гитарой в своей неизменной шоферской кожанке и с трубкой в зубах.
— Софочка, София Павловна, мечта мальчишечья, где вы теперь? — шепелявил Николай.
— Талант! — восклицала старуха, и голос ее поднимался до немыслимых высот.
— А лейтенант? Старуха в избытке чувств закатила глаза: не хватило слов…
— На что ты все-таки живешь, мать? — спросил однажды Николай, пыхая своей трубкой.
— Один бог знает, — вздохнула она с ласковой улыбкой. — Так, кручусь. Принесут на продажу десяточек яиц по рублю, им же некогда по базарам бегать, весна на носу, я и продам. Вы думаете, что можно заработать? Десять рублей за десяток, а то и того не дают.
— А прибыль откуда?
— Я знаю? Бог дает…
— Интересная арифметика, — сказал Николай, и старуха кивала, заранее соглашаясь. — По рублю берешь штуку, за десятку продаешь десяток, а себе что? Как в том анекдоте — один навар. И деньги в обороте.
Тут уж все не выдержали, покатились со смеху.
— Смейтесь, смейтесь. А я для добрых людей стараюсь…
Андрей вспомнил разговор с Сердечкиным и, воспользовавшись непринужденностью обстановки, спросил:
— А что у вас говорят об этом выстреле в стеклодува?
Старуха чуть вздрогнула, легкая тень скользнула по сморщенному ее лицу.
Может быть, само слово «выстрел» прозвучало неожиданно.
— Э, то ему померещилось, — отмахнулась она и, отвернувшись к плите, стала усердно перемешивать с луком шкварчавшее сало, и в этой торопливой реплике чувствовался словно бы испуг или желание успокоить себя, отогнать страх. — Помстилось мужику, бо у его это самое, — она, не оборачиваясь, повертела у виска, — он же с Прикарпатья сюда удрав…
— А там что случилось, на прежнем-то месте жительства?…
— Шоб я так жила, если меня это интересует, мало мне своих хлопот… Да разве я что знаю, ничего не знаю! — неожиданно запричитала она. — Вы з им поговорите, он же сусед наш, Ляшко, рядом дверь… Ой, консерва пригорела, господи боже мой! И сколько тут мяса? Вы же такие здоровые все, прямо загляденье, вот я вам сюды яичков набью…
И уж трудно было с ней справиться: шмыгнула в комнату, и через минуту кухню объял яичный аромат — сковорода стала прямо неузнаваемой от пузырящейся желто-белой шипящей смеси…
* * *
Бараки, каждый на две квартиры, еще довольно крепкие, рубленые, под черепицей, тянулись до заводских ворот, выходя террасами на зады, к полю. За полем чернела стена лесов.
Сутулая фигура Политкина маячила у крытой брезентом взводной полуторки. Вот он прошелся вдоль сараев, остановился на миг, завидев Андрея, и снова затопал, подбивая сапог о сапог — морозец заворачивал крутой.
Позади послышался скрип шагов, и перед лейтенантом возникла живая гора в тулупе, перепоясанном ремнями. Застыла, издав короткий смешок, и чуть заметно, в приветствии, тронула рукой мохнатую кубанку.
Лихие казачьи усы, старшинские погоны на могучих плечах…
— Ты, значит, и есть командир? — гулко, как из бочки, спросил старшина и как будто усмехнулся. — Будем знакомы, здешний участковый. — Он снял варежку и с размаху ударил Андрея по руке каменной своей ладонью: — Все ждал, когда зайдете, да вот, как это говорится, если гора не идет к Магомету…
— Наоборот…
— Ну, нехай наоборот, — согласился он, слегка переменившись в голосе. — Ты все ж таки лейтенант, а тут всего лишь лычка крестом… — коротко заржал вскинул голову. — Так что все закономерно.
Какая-то чуть заметная натянутость ощущалась в его неуклюже-напряженной фигуре, отрывистом голосе, в этой манере норовисто задирать голову. Наверное, впрямь следовало зайти представиться, тем более что Сердечкин говорил о контактах и называл… Как же его фамилия?
— Довбня, если не ошибаюсь? — вспомнил наконец.
Старшина даже руки раскинул, явно польщенный, впрочем, тут же, не без иронии, укоротил свой порыв.
— Гляди, мы, оказывается, известные… А я за тобой или, вернее, за вами, товарищ лейтенант.
— Все равно…
— Ладно, все же я по годам тебя старше. В партизанах — не то что в армии, чины-то шли помедленней. Так вот, надо бы нам пройтись на хутор, поглядеть по хатам.
Он приглашающе тронул Андрея за плечо, и они направились вниз по тропе к полю…
