о своём. Миша хмуро, не слишком приязненно посматривал на высившееся поодаль серое трёхэтажное здание школы, утопавшее в пышной тёмно-зелёной растительности, испещрённой кое-где всё ещё яркими, но уже начинавшими понемногу блёкнуть цветами. Димонов же взор, гораздо более жизнерадостный и довольный, чаще всего останавливался на своём излюбленном объекте – новеньком сияющем велосипеде, которым он, казалось, никак не мог натешиться.
Вероятно, это зрелище навеяло на Димона приятные, духоподъёмные мысли, потому что его лицо озарилось улыбкой, а голос, когда он снова заговорил, был весёлым и звонким.
– Ну ладно, чёт застоялись мы тут с тобой, – прервал он затянувшееся безмолвие и легонько хлопнул по плечу немного пригорюнившегося друга. – Трогаемся. Время обеденное, и я совсем не прочь подкрепиться.
С этими словами он взялся за руль велосипеда и покатил его к тротуару. Оседлав своего «железного коня», обернулся к приятелю и указал ему на раму.
– Такси свободно. Плиз!
Миша, по-прежнему будто слегка опечаленный чем-то, вздохнув, уселся на любезно предложенное ему не слишком удобное, но вполне привычное, нисколько не стеснявшее его сиденье.
Димон оттолкнулся ногой от невысокого узкого бордюра, отделявшего зелёную полосу от тротуара, и нажал на педали, понемногу набирая скорость.
– А чё это ты сник вдруг как-то? – поинтересовался он, обратив внимание на пасмурный вид напарника. – Тебя что, так расстроила кончина Доброй?
Миша сделал бодливый жест головой.
– Ну вот ещё, стану я из-за этой старой калоши расстраиваться! Туда ей и дорога.
– Я тоже так считаю, – поддержал Димон. – Но тогда в чём дело? Чё ты смурной такой? Двойку получил, что ли?
Миша не ответил. Насупился и подобрал губы, явно не выказывая желания удовлетворять любопытство товарища.
А тот, искоса, с лукавым прищуром поглядывая на него, продолжал высказывать предположения:
– А может, ты влюбился? От этого вечно расстройства всякие, по себе знаю… Особенно когда без взаимности, – значительным тоном подчеркнул Димон.
Миша по-прежнему хранил молчание, как если бы то, что говорил приятель, совершенно не касалось его.
Но Димон не унимался. По-видимому, чрезвычайно увлечённый этой темой, он, уже не глядя на дорогу, а буравя вместо этого упорным, испытующим взглядом упорно не желавшего откровенничать друга, зудел, как назойливая муха, у него над ухом:
– Я давно уже стал замечать, что с тобой чёт не так. Что ты чуток не в своей тарелке. Месяц, если не два… Так чё там с тобой, колись уже?
Но Миша, очевидно, не собирался колоться. Он лишь с задумчивым видом передёрнул плечами и, покосившись на спутника, с тонкой усмешкой промолвил:
– Ты на дорогу лучше смотри. Не отвлекайся.
Димон, поняв, что его натиск остался безрезультатным, тоже раздражённо дёрнул плечами, буркнул что-то себе под нос и быстрее завертел педалями.
Остаток пути спутники провели в угрюмом молчании, явно недовольные друг другом.
Спустя минуту-другую они уже были в своём дворе и катили по широкой асфальтированной дорожке, затенённой выстроившимися по правой её стороне высокими раскидистыми деревьями и усыпанной мелкими сухими веточками и листьями. Которая через несколько секунд привела их к большому деревянному сооружению, расположенному на самом краю двора, по соседству с высившейся чуть подальше, совсем недавно возведённой девятиэтажкой. Это было старое, неизвестно кем и когда сооружённое, сложённое из почерневших, искривлённых, потрескавшихся от времени досок строение, объединявшее под своей крышей три сарая, один из которых, центральный, принадлежал Димону, являясь его главной резиденцией, летним стойлом его «железного коня» и штаб-квартирой возглавлявшейся им дворовой компании.
Пока Димон открывал дверь и загонял велосипед внутрь, Миша прохаживался поблизости, у подножия стоявших напротив сарая развесистых деревьев, покрывавших эту часть двора мягкой голубовато-серой тенью. Взгляд его некоторое время рассеянно блуждал вокруг, пока наконец не упёрся в ближайший подъезд соседнего трёхэтажного дома, у входа в который стояли две расположенные одна против другой лавочки с высокими, чуть покатыми спинками.
– Вот здесь я видел её в последний раз, – проговорил он, качнув головой в сторону лавок.
– Кого? – спросил Димон, запиравший в этот момент дверь сарая.
– Добрую, кого ж ещё. Она, как обычно, сидела там и балакала о чём-то с другими старухами.
– А-а, – протянул Димон, приблизившись к другу и обратив взгляд в том же направлении, куда смотрел тот. – Н-да, колоритная была бабулька. Такую нескоро забудешь. Нам будет её не хватать.
Затем они одновременно подняли глаза и задержали их на двух окнах на втором этаже, одно из которых было снабжено балконом. Это были окна квартиры скончавшейся старухи. Рамы в них были гнилые, трухлявые, державшиеся буквально на честном слове; стёкла – мутные, запылённые, в нескольких местах треснувшие; за ними едва виднелись мятые, выцветшие занавески, больше похожие на тряпки; а дальше, в глубине помещений, застыл плотный грязно-бурый сумрак. Хозяйка этого жилища умерла лишь накануне, а между тем, взглянув на эти окна, можно было подумать, что оно пустовало уже долгие годы.
– Нет, что ты там ни говори, а это всё-таки довольно странно, – промолвил Миша, не отводя взгляда от этих тёмных безжизненных окон, напоминавших два огромных незрячих глаза. – Ведь ещё позавчера была жива-здорова. И вроде бы неплохо себя чувствовала.
– А сейчас чувствует себя просто превосходно, – мрачно пошутил Димон.
– Да, уж теперь-то она наконец угомонилась, – кивнул Миша и перевёл взор обратно на лавки и дверь, ведшую в подъезд. – Хотя я, честно говоря, никак не привыкну к этой мысли. Всё кажется, что она вот-вот появится и, как водится, напустится на нас.
Димон небрежно осклабился.
– Ну, это вряд ли. Из тех краёв, где она нынче обретается, не возвращаются. Я, по крайней мере, таких случаев не припомню. Так что можешь быть совершенно спокоен на этот счёт: Добрую мы больше не увидим. На этом свете уж точно.
– А на том? – несколько неожиданно, словно против воли, вырвалось у Миши.
Димон пожал плечами и ответил не сразу.
– Что будет на том, даже я не знаю. – И, немного поразмыслив, прибавил: – И не советую тебе, друг мой, задумываться над такими сложными вопросами. Рановато.
Миша ничего больше не сказал и вновь обратил взгляд на серые, подслеповатые, точно подёрнутые дымкой окна, за которыми совсем недавно, ещё вчера, обитала так внезапно и нечаянно преставившаяся старушка. Глядя на эти давным-давно не мытые неряшливые окна, особенно выделявшиеся и бросавшиеся в глаза при сравнении с соседскими, нетрудно было догадаться, что либо здесь влачат своё жалкое, выморочное существование какие-то асоциальные типы, привыкшие жить среди грязи и нечистот и не считающие необходимым хотя бы изредка прибраться в занимаемых ими помещениях, либо же доживает свой затянувшийся век всеми забытый, никому не нужный, одинокий и немощный старик
