Заболотный обтер влажное лицо, расстегнул воротник, выпил воды и только после этого стал обстоятельно излагать все, что услышал от Скитальца.
— Машина, на которой ее повезут, нам будет известна.
— Это — главное, — одобрил Калюжный.
— А сколько машин занято перевозкой? — спросил Чернопятов.
— Две машины. Все время две. И насчет конвоя выяснил. В кабинах, кроме водителей, ездят по два автоматчика.
— А маршруты? — поинтересовался Чернопятов.
— Завтра скажет. Примерно он знает, но хочет уточнить. И хочет вас видеть, Григорий Афанасьевич. Говорит, обязательно надо.
— Когда?
— Завтра, сказал, сам зайдет.
Чернопятов кивнул. Немного помолчали.
Затем Калюжный тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— А ведь за мной слежки нет…
— Ну, и?… — как бы подтолкнул его Чернопятов.
— А раз нет слежки, стало быть, никто из нас не мог служить причиной провала Кости. Его запеленговали.
Заболотный посмотрел на Чернопятова. Тот машинально кивнул, думая о своем, и после непродолжительной паузы спросил Калюжного:
— А как дела у Кольцова?
— У Семена всегда хорошо, — ответил Калюжный. — Золото, а не парень.
— Ты говорил ему?
Калюжный тряхнул головой:
— Нет. А ты все-таки решил посылать?
Чернопятов вздохнул и развел руками.
— В том-то и загвоздка, что никак не решусь. И надо посылать, и боюсь. Шуточное ли дело столько протопать! И еще пустым — куда ни шло, а с этими бумажечками — не того… Боюсь, что и их потеряем, и парня загубим… В руках же не понесешь, это тебе не спичечная коробка, придется прятать пакет на груди или под поясом, а коли так, то при первом же обыске парню каюк. Избавиться от пакета, выкинуть его или припрятать не удастся.
Чернопятов умолк, и вновь наступило молчание. Вопрос о том, как поступить с голубым пакетом, оставался нерешенным.
— А что, если податься к Новожилову? — произнес Заболотный. — Все же до партизан ближе, чем до фронта. И не так опасно. И документов особых не потребуется.
— Думал и об этом, — заметил Чернопятов. — Это нам сподручнее. Только искать Новожилова — все равно, что за ветром гоняться. Он же и часу не сидит на месте.
— А знаешь что? — хлопнул себя по колену Калюжный. — Надо послать Никанора Демьяныча Сербина к себе в Лужки.
— Дальше? — спросил Чернопятов.
— Правильно! — воскликнул Заболотный.
— Что правильно? — насторожился Калюжный и, нахмурившись, посмотрел на Степана. — Ты же не знаешь, что я хочу сказать.
Заболотный улыбнулся:
— Догадываюсь.
— Ну, хлопцы, мы собрались сюда не загадки отгадывать, — напомнил друзьям Чернопятов. — Говорите дело!
— А я что?… — смутился Заболотный. — Я и говорю дело. Я понимаю, к чему клонит Митрофан Федорович. В Лужках, у какой-то старухи, отлеживаются двое раненых новожиловских ребят, и Демьяныч с жинкой подкармливают их. И уж ребята эти лучше нас знают, где искать отряд.
Калюжный покачал головой и, не сдержав улыбки, сказал:
— Ну и гусь ты, Степка, а ведь и в самом деле отгадал.
— А от Демьяныча они таиться не станут, — добавил Заболотный.
— Как смотришь, Григорий Афанасьевич? — спросил Калюжный.
— Толково! — одобрил Чернопятов и обратился к Заболотному: — Завтра же повидай Демьяныча, объясни ему все толком и скажи, чтобы он смотался к себе в Лужки. Понятно? Точка! — он посмотрел на часы. — Скоро два… Давайте поговорим о том, для чего собрались. Потом поспим часок-другой, а утром пойдете по домам. Так лучше. Значит, решаем: идти в открытый бой или не идти. Что ты думаешь, старина?…
Четырнадцатого июня в двенадцать дня в тюрьме сменялись дежурные. Коридорного Генриха Гроссе сменял Отто Вольф. Они совсем не походили друг на друга. Маленького роста, худощавый, очень подвижной и разговорчивый, Отто рядом со слоноподобным Генрихом выглядел подростком. На носу Отто сидели очки в металлической оправе: он был близорук, да и не молод уже — за сорок перевалило.
Дежурные пожали друг другу руки, и Генрих угрюмо спросил:
— Как дела?
— Отлично, хуже некуда! — весело ответил Отто и улыбнулся.
Генрих пристально уставился на сменщика своим тяжелым взглядом.
Отто усмехнулся.
— Загипнотизировать хочешь? Так я не гожусь для гипноза! Глаза неподходящие, — пошутил он. — Всех не загипнотизируешь! Теперь многим пора подумать над тем, как избавиться от кое-какого гипноза…
— То есть? — поинтересовался Генрих.
Отто пожал плечами.
— Ну, например, как избавиться от разлюбезного фюрера и его войн. А?
— Будь я проклят, если ты не кончишь на виселице и если я не помогу тебе в этом! — свирепо произнес Генрих. — Я не о том спрашиваю. Почему твои дела плохи?
— А-а!… — Отто выгнул дугой свою тощую грудь, встал по стойке «смирно» и отрапортовал: — Я понадобился на фронте! — И он высоко поднял указательный палец. — Без меня там дело не выходит! Вызывают на переосвидетельствование.
— Тебя?
— Именно меня, с моими глазами, с моими камнями в печенке. Но я скромен и не хочу отнимать воинскую славу у наших уважаемых генералов. Я могу дать им дельный совет отсюда.
— Болтун! — оборвал его Генрих. — Пойдешь как миленький!
Отто не смутился.
— Как сказать, — философски ответил он. — Желание — великое дело, а у меня его нет. Зато у меня есть свои соображения. Во-первых, там стреляют и, чего доброго, влепят в меня, а это неблагоприятно отразится на моей печенке. Во-вторых, из Вольфов остался я один, а остальные — и все моложе меня — с помощью разлюбезного рейха благополучно отправились на тот свет. Один брат сложил кости во Франции, второй — в Алжире, третий — под Ростовом, четвертый — в Словакии. Я думаю, хватит. Ну, а если они без меня все-таки не могут обойтись и забреют, я знаю, как поступить. Может же из пяти братьев хоть один оказаться чуточку умнее!…
— Язык тебе надо отрезать, шут гороховый! — бросил Генрих. — Вот пойдешь на передовую, там тебе голову прочистят!
— Ты прав… Ты прав… — закивал Отто. — Прочистить следует. За последнее десятилетие так закоптили, что щетка нужна основательная. Один Геббельс чего стоит!
Генрих безнадежно махнул рукой и сказал:
— Пойдем!
Они прошли по одной стороне коридора, заглянули в камеры и пересчитали арестованных.
Прежде чем приступить ко второй стороне, выкурили по сигарете. Потом Генрих подошел к пожарному крану, отпустил вентиль и, когда побежала тоненькой струйкой вода, подставил рот и напился.
