— Свет, — прохрипел он и потянулся к фонарю, чтобы закрыть задвижку.
— Нет. Я хочу видеть твое лицо.
Она схватила Майкла за запястье и потянула его руку обратно, прижимая к своей груди и глядя ему в глаза. Они были так прекрасны в свете фонаря, что ей показалось, будто сердце у нее разорвется; потом она почувствовала его ладонь на своей груди и удержала ее там. Соски напряглись и заболели от желания его прикосновения.
Это безумное желание наслаждения крепло, пока не стало непереносимым; что-то должно произойти, прежде чем она лишится чувств от силы этого желания… но ничего не произошло, и Сантэн почувствовала, что возвращается с высот. Это разожгло ее нетерпение, разочаровало и рассердило.
Способность критически мыслить, притупленная желанием, вернулась; Сантэн почувствовала, что Майкла одолевает нерешительность, и это рассердило ее уже по-настоящему. Он должен показать умение, взять ее; она так этого хочет! Она снова схватила его за запястье и потянула руку вниз, одновременно повернувшись под ним так, что толстая юбка задралась и собралась выше бедер.
— Сантэн, — прошептал он, — я не хочу делать то, чего не хочешь ты.
— Tais-toi, — почти прошипела она. — Тише!
Сантэн поняла, что ей придется вести его, она всегда будет его вести, потому что обнаружила в нем нечто, чего раньше не замечала, но она не стала из-за этого негодовать. Напротив, она почувствовала себя сильной — и уверенной в своих силах.
Оба ахнули, когда он коснулся ее. Минуту спустя Сантэн выпустила запястье Майкла и, когда нашла его, едва сдержала возглас: такой он был большой и твердый… она испугалась. На мгновение Сантэн усомнилась в своей способности выполнить задуманное, но потом справилась с собой. Майкл был неловок, и ей приходилось ерзать и приспосабливаться. Потом вдруг, когда она не ожидала, это произошло, и она ахнула от неожиданности.
Анна ошибалась: боли не было, только головокружительное ощущение растяжения и заполнения, а когда шок миновал — чувство огромной власти над ним.
— Да, Мишель, да, дорогой, — подбадривала она, и он вонзался, и стонал, и метался в ее объятиях, а она, обхватив его руками и ногами, легко переносила этот натиск, зная, что в эти мгновения Майкл целиком принадлежит ей, и наслаждаясь этим знанием.
Почувствовав его заключительные содрогания, она посмотрела ему в лицо и увидела, что цвет его глаз изменился — в свете фонаря они стали темно-синими. И хотя она любила его так сильно, что делалось больно, в глубине ее души тлело сомнение: она что-то упустила. Она не чувствовала потребности кричать, как кричала Эльза под Жаком на соломе, и потому испугалась.
— Мишель, — настойчиво прошептала она, — ты еще меня любишь? Скажи, что любишь.
— Я люблю тебя больше жизни.
Голос его звучал прерывисто и хрипло. Она не могла сомневаться в его искренности.
— Мой дорогой, — прошептала она, — мой дорогой, — и погладила курчавые завитки у него на шее.
Очень скоро волна чувств схлынула настолько, что Сантэн смогла понять: за те несколько коротких минут, в которые они совершили этот простой акт, что-то изменилось безвозвратно. Мужчина в ее объятиях физически сильнее, но для нее он как ребенок, сонный ребенок, прижимающийся к ней.
Она почувствовала себя мудрой и полной энергии, как будто до сих пор ее жизнь текла бесцельно, без направления, а сейчас она нашла свой попутный ветер и, как океанский корабль, полетела вперед.
— Проснись, Мишель. — Она осторожно потрясла его. Он что-то пробормотал и пошевелился. — Сейчас нельзя спать. Поговори со мной.
— О чем?
— О чем угодно. Расскажи про Африку. Расскажи, как мы вместе уедем в Африку.
— Я уже рассказывал.
— Расскажи еще раз. Я хочу услышать это снова.
Она лежала, прижавшись к нему, и жадно слушала, задавая вопросы, когда он умолкал.
— Расскажи об отце. Ты не говорил, какой он.
Так они проговорили всю ночь, обнимая друг друга в коконе из серых одеял.
Но вот, слишком скоро для них, пушки на хребте возобновили свой убийственный рев, и Сантэн в отчаянном желании прижала его к себе.
— О Мишель, я не хочу уходить!
Она оторвалась от него, встала и начала приводить в порядок одежду и застегивать пуговицы.
— Ничего замечательнее со мной в жизни не случалось, — прошептал Майкл, глядя на нее; когда она снова повернулась к нему, ее глаза в свете фонаря и в блеске далеких разрывов казались огромными и мягкими.
— Мы ведь поедем в Африку, правда, Мишель?
— Обещаю.
— Твой сын родится в солнечном свете, и мы будем жить долго и счастливо, как в сказках, правда, Мишель?
Они вышли на аллею, цепляясь друг за друга под шалью Сантэн, и с тихой настойчивостью целовались на углу конюшни, пока Сантэн не вырвалась из его объятий и не побежала по двору.
Добежав до кухонной двери, она, не оглядываясь, исчезла в большом темном доме, оставив Майкла одного в необъяснимой печали, хотя ему следовало бы радоваться.
* * *
Биггз стоял у койки и ласково смотрел на спящего Майкла. Старший сын Биггза, погибший год назад в окопах под Ипром, был тех же лет. Майкл выглядел таким измученным, истощенным и бледным, что Биггзу пришлось заставить себя тронуть его за плечо, чтобы разбудить.
— Который час, Биггз?
Майкл, еще не вполне проснувшись, сел.
— Уже поздно, сэр, солнце встает, но мы все еще не летаем, нас зачалили.
И тут произошло нечто странное.
Майкл улыбнулся глупой блаженной улыбкой, какой Биггз у него никогда раньше не видел. Это встревожило ординарца.
— Боже, Биггз, как мне хорошо!
— Я рад, сэр.
Биггз с тревогой подумал: «Может, лихорадка?»
— Как наша рука, сэр?
— Наша рука замечательно, превосходно, спасибо, Биггз.
— Я бы дал вам еще поспать, но майор спрашивает вас, сэр. Он хочет показать вам что-то очень важное.
— Что именно?
— Мне запрещено говорить, мистер Майкл, строгий приказ лорда Киллиджерана.
— Молодец, Биггз! — без очевидной причины воскликнул Майкл и вскочил с койки. — Нельзя заставлять лорда Киллиджерана ждать. Ни-ни!
* * *
Майкл ворвался в офицерскую кают-компанию и испытал разочарование, обнаружив, что там пусто. Он хотел поделиться своим хорошим настроением с кем-нибудь — с кем угодно. Предпочтительно с Эндрю, но даже капрал кают-компании покинул свой пост. На столе еще стояли тарелки с остатками завтрака, на полу, куда их, очевидно, побросали в спешке, валялись газеты и журналы. В одной из пепельниц лежала трубка адъютанта, от которой поднимался зловонный дым, — доказательство того, как поспешно была покинута кают-компания.
