— Си.
— Тринадцатого ноября, в самые бои, прибыла сюда колонна анархистов Каталонии под командой Буэнавентуры Дурутти. Дурутти сам попросил в колонну советского советника. Малино направил меня. Пришел... Наши махновцы по сравнению с этими — пажеский корпус! Я был первый коммунист, оказавшийся среди них. Не съели лишь потому, что советский. Дурутти так прямо и сказал: «Знаю, что ты коммунист, — ладно, посмотрим. Будешь всегда рядом со мной. Будем обедать вместе и спать в одной комнате. И сражаться будем вместе. Посмотрим».
— Посмотрел?
— Что до Буэнавентуры, то он оказался стоящим парнем — признаюсь, даже полюбил его, чертова сына. Дурутти мог стать настоящим республиканцем. Но его банда... Через несколько дней колонну поставили на один из важнейших участков в Университетском городке. Франкисты пошли в атаку — и эти прохвосты сразу же побежали, открыв фланги коммунистических батальонов. Дурутти бросился им наперерез: «На свои места, трусы!» Кто-то из них выстрелил ему прямо в сердце. Будь они трижды прокляты!
— Если бы только они... — мрачно проговорил Ксанти. — Город кишмя кишит контрреволюционерами, хотя сегуридад — служба безопасности каждый день вылавливает их и ставит к стенке. Многие посольства превращены «пятой колонной» в убежища и склады оружия. По нашим данным, двадцать тысяч контрреволюционеров укрываются в иностранных дипломатических миссиях и ждут своего часа. Вот, например, посольство Чили. Посол Нуньес Моргадо — дуайен дипломатического корпуса в Мадриде. А за стенами посольства — фалангистов как клопов. И не тронь их — республика строго соблюдает право экстерриториальности посольств...
В небе послышался рокот моторов. Еще не видя самолетов, Ксанти определил:
— Наши.
В синеве плыли, барражируя, истребители — «яки».
— Пятого ноября наши самолеты впервые появились в этом небе, а шестого они сбили девять «юнкерсов»! — снова оживился Ксанти. — Народ приветствовал их, как тореадоров на корриде. Наши «ястребки» испанцы называют курносыми, а всю республиканскую авиацию — славной.
Навстречу шел высокий мужчина в берете и мягкой куртке, с фотокамерой через плечо. На носу его были очки в тонкой металлической оправе. Широкое лицо, усы. Лицо было характерным — открытым и мужественным. Увидев Ксанти, мужчина приветственно взмахнул рукой:
— Hullo! I glad to see you![3]
— How do you do?[4] — ответил Ксанти и обернулся к своим спутникам: — Это американский корреспондент Хемингуэй.
Они перешли с английского на испанский — и Лаптев с завистью определил, что Ксанти объясняется и на нем свободно.
— Янки предлагает заглянуть в кабачок и выпить по рюмочке за нашу встречу, — перевел Ксанти. — Вездесущий парень. Еще прошлой осенью в Валенсии нас познакомил корреспондент «Правды» Кольцов. Ну что, примем предложение? Вроде бы парень он неплохой. И писатель известный.
Тут же, на Гран-Виа, они спустились в полуподвал. Вдоль длинного помещения бара тянулась стойка, а в сводчатом зале теснились столики. Хемингуэя здесь знали. Официант, дружелюбно улыбаясь, принес четыре высоких бокала.
— Старик разрешил мне рассказать американцу кое-что о нашей работе, — продолжил Ксанти, прерывая разговор с писателем и обращаясь к Лаптеву. — Я как раз вернулся из-под Талавера-де-ла-Рейна. Там мы устроили фейерверк на франкистском аэродроме... Хемингуэй говорит, что интересуется нашей работой и даже хочет написать книгу... Спрашивает: ты тоже занимаешься такой работой? Я ответил, что у всех нас одна работа — война против фашистов. — Он посмотрел на часы: — Excuse us, but we have no time[5].
Все встали.
— Он говорит: «Ничего, мы еще встретимся и найдем время побеседовать». В ближайшие дни он собирается под Гвадалахару — думает, что скоро там будет жарко.
С улицы сквозь толстые стены в полуподвал проник шум.
— Началось. Бомбежка или артобстрел.
Они вышли из бара. За эти несколько минут улица преобразилась: ни души на тротуарах, ни одного автомобиля на проезжей части. Били зенитки. Впереди поднималось красное облако.
Вдоль стен домов они стали пробираться к «Флориде».
В отеле, увидев Хозефу, Ксанти радостно воскликнул:
— Хо, Лена! Я и не знал, что ты здесь! — Он обнял девушку, чмокнул ее в щеку.
Андрей с удивлением и досадой посмотрел на товарища: «Ишь ты!.. Вот ее настоящее имя: Лена!..»
— Как дела, комсомольский бог? — продолжал Ксанти. — Как дома? Как мама? Не обижает тебя этот джигит?
«Откуда он так хорошо знает ее? В Испании они не встречались — это факт».
— Откуда ты ее знаешь? — спросил он, улучив минуту, когда спускались в вестибюль.
— Знаю — и весь сказ! — хитро улыбнулся Ксанти. Окликнул девушку: — Уж очень он тобой интересуется, этот пестроголовый блондин! Будь осторожней с ним!
Хозефа беспечно рассмеялась.
Когда усаживались в машину, Ксанти совсем другим тоном — тоном приказа, сразу поставив все на свои места, сказал:
— В Гвадалахару отправляйся сегодня же. — Но снова прорвалось дружеское: — Рад, что тебя перевели сюда.
Легковушка Андрея, как обычно, пылила в голове колонны. Гонсалес, сидя рядом с шофером, попыхивал нестерпимо вонючей сигарой. Андрей и Лена расположились сзади. Девушка прильнула к дверце, высунула голову в открытое окно. Ветер рвал ее волосы.
Он видел только овал ее щеки, сейчас, против света, будто припудренной легким пушком. За эти месяцы кожа ее посмуглела, стала темней волос, а сами волосы выгорели. «Золотая пшеница».
Машину тряхнуло на выбоине. Лена рассмеялась. Андрей все смотрел на нее. Вдруг подумал: «А как она относится ко мне? Вдруг я для нее просто... Что «просто»?.. Возьму и скажу! Ни комиссар, ни шофер не поймут. Так и скажу: люблю!..» Девушка будто почувствовала. Обернулась. Она улыбалась, глаза были затуманены — словно она думала о чем-то радостном, но мысли ее были далеко-далеко. «Неужто и вправду — моя судьба? Нет, сейчас говорить ей не время... Нужно думать о предстоящей работе...» Усилием воли он заставил себя переключиться на мысли о новом задании. Снова надо было решать задачи с бесконечным количеством неизвестных. Впрочем, как каждый день, проведенный на этой земле.
Но оттого, что Лена была рядом, он испытывал странное ощущение — будто набрался новых сил и может справиться с любым делом.
Саперный батальон разместился на окраине Гвадалахары, в старинной казарме, на стенах которой висели обоюдоострые мечи и рыцарские доспехи. Гигант югослав тут же вооружился мечом, попытался напялить на голову стальной шлем с забралом и остался доволен: средневековые гидальго были по сравнению с ним мальцы. В сумрачных комнатах со сводами пахло кожей, потом и кислым вином — вековой запах казармы. Парни обжили комнаты, облюбовали койки, занялись будничными делами.
