— П-п-равильно… п-просим, — дергая головой, с трудом произнес Крамсалов. — П-п-усть…
Жена ущипнула его за руку, он скривился и смолк. Захмелевший Тряскин вылез из-за стола и неуверенными шагами направился в другую комнату.
— Сейчас вытворит какую-нибудь глупость, — заметила Варвара Карповна. — Кушайте, не обращайте внимания. — И она положила Ожогину на тарелку кусок рыбы.
Брюнинг, сидевший по правую сторону от Ожогина, переводил солдату Паулю с русского на немецкий. От Брюнинга пахло нафталином, и Никита Родионович немножко отодвинул свой стул.
— Кто они? — кивая в сторону немцев, тихо спросил Варвару Карповну Ожогин.
Она шопотом рассказала: Пауль — солдат, лечится в госпитале. Брюнинг — знакомый отца. Он, кажется, экспедитор какой-то немецкой фирмы, занимающейся сбором и отправкой в Германию антикварных вещей. Тряскин упаковывает картины, посуду, мебель, различные ценности в ящики, а Брюнинг их отправляет.
— Вот! Вот! — объявил вернувшийся Тряскин, помахивая двумя листками. — Хотите знать, что пишут коммунисты?
— Чорт непутевый! — не сдержалась Матрена Силантьевна.
— П-п-рок-ламации? — побледнел Крамсалов.
— Да! — твердо сказал Тряскин и сунул бумажки Грязнову. — В нашей уважаемой компании это можно прочесть… Как вы находите, господин Брюнинг?
— Пожальста, господин Тряскин, ми есть интерес к этим чепуха, ми вас слушайт, — прошамкал беззубым ртом Брюнинг и посмотрел на всех, ожидая одобрения.
— А ну, прочти-ка, Андрей, — попросил Денис Макарович. — Что это за ерунда?
— Где ты их взял? — поинтересовалась Варвара Карповна.
— Где? В управе. Для интересу. Их принесли туда с полсотни, — ответил Тряскин.
Андрей держал в руках листовку и обводил всех вопросительным взглядом. Казалось, он спрашивал: «Читать или не читать?»
— Давай, Андрейка! Раз просят, так читай, — сказал Денис Макарович и, перегнувшись через стол, пододвинул к Грязнову лампу.
— «Дорогие товарищи, томящиеся под игом оккупантов! — прочел Андрей, и голос его слегка дрогнул. — Каждый день приближает освобождение нашей Родины и победу над врагом. Инициатива на всех фронтах перешла окончательно в руки Советской Армии. Германский фашизм и его вооруженные силы стоят перед катастрофой. Близится час суровой расплаты. Не уйти поджигателям войны от неумолимого суда народов, не уйти палачам и убийцам, грабителям и насильникам от карающей руки советских людей, не уйти их пособникам и предателям Родины от заслуженной кары! Все получат по заслугам. Нигде не упрятаться им от справедливого гнева народного! Неодолимо, сокрушая все преграды, движется Советская Армия вперед, освобождая от фашистской погани деревни, села и города». — Андрей, прервав чтение, вглядывался в истертые строки. На его бледном лице выступили пятна. — «Товарищи! — Голос Андрея зазвучал сильнее. — Все, кто имеет силы, поднимайтесь на борьбу со смертельно раненным, но еще не добитым зверем! Помогайте героической Советской Армии и доблестным партизанам добивать врага! Приближайте час победы! С Новым годом, дорогие друзья! Смерть фашистским захватчикам!
Советские патриоты».
Все молчали. У Тряскина вздрагивал подбородок. Крамсалов сидел бледный, точно призрак; жена его судорожно вцепилась ему в плечо. Подруга Варвары Карповны молча отодвинулась от солдата Пауля. Тот удивленно поглядывал на всех, и его лицо готово было растянуться в глупой улыбке. Матрена Силантьевна тяжело дышала. Она свирепо, не моргая, смотрела на мужа.
Люди замерли, будто в комнату влетела бомба, готовая взорваться с секунды на секунду.
— Ужас! — нарушила тишину Варвара Карповна.
— А во второй что? — спросил Изволин.
Грязнов прочел вторую листовку. Она была короче первой. В ней сообщалось, что с пятнадцатого по восемнадцатое декабря в Харькове Военный трибунал Четвертого Украинского фронта рассматривал дело трех фашистских палачей и их пособника и приговорил всех к повешению.
— Это есть невозможно, — прошамкал Брюнинг. — Слюшайте, я вам будет говорить. — Он встал и разместил часть живота на столе. — Большевистские басни. Патриот? Блеф, нет никакой патриот. Есть провокация… — И уже менее уверенно добавил: — Завтра провокация будет капут. Не надо, мадам Тряскин, нос вешайт. Прошу лючше бутилку вина. Это очень карашо. Хайль Гитлер!
— Хайль! — рявкнул и подвыпивший Пауль.
И без того невеселое настроение компании испортилось окончательно. Не улучшили его и вновь распитые бутылки вина.
Крамсалова начала уговаривать мужа идти домой. Подруга Варвары Карповны испуганно поглядывала на Пауля. Тот по-немецки разговаривал с Брюнингом, расспрашивал о содержании листовок.
— Пойдемте в другую комнату, — предложила Варвара Карповна Ожогину.
Никита Родионович молча направился вслед за именинницей.
— А ведь в самом деле плохо, — сказала Варвара Карповна, усаживаясь на маленький низкий диванчик. — Кто бы мог подумать, что все так обернется! Мы просчитались…
— Кто — мы?
— Ну, я, отец, хотя бы вот Люба, Крамсаловы, да и вы… И кто бы мог подумать! В то время, в сорок первом году, все было так ясно, а сейчас, кажется, опять советская власть вернется. Я вот только боюсь, что начнутся преследования, аресты… Я за последние дни потеряла сон, аппетит. Все из рук валится, не хочется ни за что браться, все опротивело. Хожу как лунатик, как скотина, ожидающая, что вот-вот стеганут или сволокут на бойню… Что же делать?
Чувство брезгливости овладело Ожогиным, захотелось встать и уйти. Но он сдержал себя и сказал:
— О том, что делать, надо было думать много раньше. И мне и вам.
— Мне никогда так не хотелось жить, как сейчас, никогда! Вы хоть совет дайте…
— У вас есть советчик получше меня.
— На кого вы намекаете?
— На Родэ, конечно.
— Не называйте этого имени! — Варвара Карповна резко поднялась на ноги. — Он принес мне столько горя, столько горя…
— Значит, вы его ненавидите?
Варвара Карповна молча заходила по комнате. За последнее время отношение Родэ к ней изменилось. Невежливый и раньше, Родэ теперь стал откровенно грубым. Ни о какой Германии она уже не мечтала, хотя еще совсем недавно говорила о предстоящей поездке как о решенном вопросе. Нет, в Германию не возьмут, но и живой не оставят. Родэ она боялась даже больше, чем возвращения советской власти. Советская власть не простит предательства — накажет, осудит; а Родэ — уничтожит. Слишком много знает Варвара Карповна как переводчица гестапо, как живой свидетель. На карту ставится жизнь, а посоветоваться не с кем. Мысль поделиться с Ожогиным, который, по словам горбуна, был близок к военной разведке и который Варваре Карповне показался умным человеком, возникла у нее недавно. Но чем может помочь Ожогин, находящийся в таком же, как она, положении?
