— Показал ему носки. А он: «Алла, алла!» Фу-ты! Говорит, носков много одинаковых… Да, генацвале, я не скоро с ним закончу. К винограду, разве.
Вот уже третий год собирается он провести сентябрь в Кахетии, у родных. Как нарочно, мешают неотложные дела. Чудесный, виноградный сентябрь! Куда ни глянь, корзины с тяжелыми кистями. Хозяйки делают ткбиликвери: выливают на полотно сваренный сок винограда, смешанный с кукурузной мукой, и дают застыть. Или окунают в сок ядра грецких орехов, нанизанные на нитку, а затем вешают для просушки. Это чурчхела. А самые лучшие кисти кладут в опилки — на зиму. И, разумеется, сладкий, душистый сок наполняет огромные кувшины, вонзившиеся в землю своими острыми доньями, в подвале. Если в доме есть новорожденный, в его честь закапывают бочонок молодого вина, с тем чтобы выпить через восемнадцать лет, в день совершеннолетия. Все это Нащокин знал по красочным рассказам Ахметели.
— Значит, будем искать, — сказал Нащокин.
Поиск стал теперь сложнее, враги притаились, выжидают. Но Нащокин пришел к следователю еще и для того, чтобы получить ответ на вопрос, давно засевший в голове. Чего хотят враги?
— Да, вылазка необычная, — кивнул Ахметели. — Такие задачки не часто подбрасывают нам.
— Ваше мнение?
Пожав плечами, майор раскрыл папку, вынул конверт из фольги и извлек небольшую, размером с почтовую открытку, фотографию.
— Что за господин?
— Именно господин, — подхватил майор. — Не грузин, не русский, похоже — иностранец.
Человек, смотревший на Нащокина с фото, нес свою старость легко, жизнерадостно. Приветливое, пухлое, без морщин лицо, живые глаза. Взбитая волна седых волос. Узкий галстук, воротничок с тупыми концами, тоже по последней моде.
— У нас пока только молодежь так одевается, — думал вслух Нащокин. — Пожилые отстали от моды. Кто же он? Резидент, с которым у них назначена встреча? Сотрудник какого-нибудь посольства?
— Тоже в мешке несли, — сказал Ахметели. — Три экземпляра. Очень, очень странно.
— Типичный англосакс, — продолжал Нащокин. — Англичанин или американец.
— Если агент идет на связь, — произнес майор, — ему обыкновенно не дают с собой портретов. Это опасно. Агент в памяти должен держать. Выходит, не для себя взяли, передать кому-то велено.
— Зачем?
Ахметели развел руками.
Нащокин встал. Майор удержал его. Любопытный документ, тоже из их багажа.
«Арсен Давиташвили» — бросилось в глаза Нащокину. Да, на фотокопии черным по белому стояла подпись Арсена, знатного чабана. «Мой дом всегда открыт», — прочел подполковник. Русские буквы Арсен вывел крупно, почти по печатному. Может быть, другой Арсен? Однофамилец?
— Нет, этот, — сказал Ахметели. — Из Сакуртало. Роман Игнатьевич, я прошу совета. Как коммунист у коммуниста.
Арсен, старый друг Арсен! У Нащокина защемило сердце. Но нет, не может быть, чтобы он изменил! Это фальшивка, провокация…
— Почерк его. Обратите внимание на число. Тогда у Арсена гостил Мурадов.
Ах, да, Мурадов, из Средней Азии. Бывший контрабандист, приезжавший навестить родные места. Чабан не скрывал это. И документы у Мурадова были, помнится, в порядке.
— Мурадов гостил еще у двоих, — молвил Ахметели. — Бахтадзе, Шахназаров… Вот их личные дела. Роман Игнатьевич, самый важный сейчас вопрос не личность врага. Враг есть враг, не правда? Самое важное — наш человек, его честь.
Ахметели, конечно, прав. Хорошо, красиво произнес он это слово — «честь». Он прав, наступает очень серьезный момент поиска. Нелегко лезть по камнепаду, гнаться по следу.
Но трудно и сейчас, в этом кабинете, выходящем окнами на гору Давида, на корону парковых огней, уже увенчавших ее вершину. Ничто не грозит здесь — ни выстрел врага, ни ярость горного потока. А все-таки трудно сейчас. Многое зависит от того, что будет сейчас решено.
Шахназаров, Бахтадзе, чабан Арсен — кто они? Изменники или друзья, готовые завершить поиск? Честные люди, которым нужно раскрыть все карты, как союзникам? Ведь лазутчики явятся к ним. Для того и взяли с собой копии писем, чтобы напомнить, припугнуть.
— Тех я не знаю, — проговорил Нащокин, — а что касается Арсена…
Неужели Арсен изменник! Ему можно поставить в вину и неудачу первых дней поиска и то, что о письме стало известно только теперь, не от него самого. Арсен — враг! И работа его и дружба с пограничниками — одно притворство! Лишь на минуту допустил это Нащокин и почувствовал, как скверно становится на душе. Все вокруг словно померкло, даже огни на горе как бы потускнели.
— Кому тогда верить, Вахтанг! Не укладывается в сознании… Но как же понять письма?
Арестованный, называющий себя Хасаном, и его спутники были посланы к завербованным. Это же ясно!
Ахметели кивнул. Да, он не один день ломал голову. Нащокин удивился бы, если бы позавчера, например, заглянул на допрос. Ахметели беседовал с арестованным о сельском хозяйстве. Об уходе за овцами, о стрижке, о способах улучшить качество шерсти. Надо было видеть, как он оживился! Он крестьянин. Понятно, о наших методах труда, о нашей технике — ни бельмеса. Все его познания из собственного единоличного опыта. Ахметели видел, слушая его, глинобитный дом в Турции, тощее поле с оградой из вывороченных камней, скрипучий карасапан — деревянный плуг с железным сошником, придуманный еще во времена Византийской империи.
— Крестьянин! Вот что существенно, генацвале! Представьте себе, приходит такой Хасан к Арсену. Арсен же лучше его живет, неизмеримо лучше. Против своих не пойдет. Положение у гостя плохое. Показать свое лицо хозяину опасно. Возвращаться ни с чем тоже худо, деньги терять не хочет. Мужицкий ум соображает…
— Обманывают своих! — воспрянул Нащокин и с облегчением засмеялся.
— А что, неправ я?
— Нет, почему же… Вполне вероятно.
— В том и суть, генацвале.
«Молодец, Вахтанг, — подумал Нащокин. — Вот он каков! Встретишь его на проспекте Руставели вечером — в костюме из чесучи, в сандалиях, начищенных до зеркального блеска. С ним компания хохочущих приятелей. Кажется, нет беспечнее человека, чем Вахтанг Ахметели».
— Значит, Арсен будет ждать гостей, — сказал Нащокин. — Пусть сидит на кочевке.
— Да, — кивнул Ахметели. — Пускай сидит. А вы… не спугните гостей.
Поиск продолжается. Но он примет теперь другие формы, не столь явные. Как только лазутчики сочтут себя в безопасности, они вылезут наружу, толкнутся к Арсену, к другим… Конечно, в принятом решении есть доля риска. Но возможна ли борьба без риска? И не требует ли она подчас и подвигов совести, мужества в доверии?
Так думал Нащокин, шагая по проспекту, мимо слепящих витрин, в веселой толпе гуляющих. Над подъездом кинотеатра загоралась и гасла узорчатая вязь грузинских букв, красные, синие, зеленые отсветы падали на асфальт.
