25 ноября 1941 года. На высоте 40 метров обрезало правый двигатель. Испытатель Вайдеман…
19 марта 1942 года — взрыв мотора „брамо“.
18 июля 1942. „Альбатрос“ с носовым шасси не развил взлетной скорости. В конце полосы Вайдеман затормозил. Взорвался правый двигатель».
И вот 11 августа. «Взорвался весь самолет, Причина неизвестна. Испытатель Франке погиб. У Вайдемана было повышенное давление. О дне испытаний знали Зандлер, Вайдеман, Франке, Гехорсман и другой обслуживающий персонал».
«А таинственное исчезновение мощного передатчика с транспортного Ю-52?» — подумал Коссовски.
В вечерние часы его мозг работал с завидной четкостью. «Вайдеман, Вайдеман… В тот момент, когда произошла катастрофа, у него внезапно повысилось кровяное давление… Слишком прозрачно. Впрочем, нет. Если так скоро настораживает Вайдеман, значит не он». Чутье опытного контрразведчика восставало против Вайдемана. «Кто же рекомендовал его в Лехфельд. Удет? Но Удет — это Пихт. Вайдеман — Пихт. Это Швеция, это Испания, Франция… И еще Зейц. И еще Гехорсман… Гехорсман — Зейц — Вайдеман — Пихт… Тьфу! Какое смешное сочетание. Вайдеман — Железный крест, потом „дубовые листья“, медаль за польскую кампанию, Бельгия, Франция, быстрое продвижение в чине… Пихт — Испания, Железный крест, Мельдерс, Удет, Геринг…»
Но что-то неуловимое тревожило его.
Коссовски раскрыл окно. Большой черный город спал. Ни огонька, ни живой души на улицах. Берлин в затемнении. Ночной прохладой тянуло от Тиргартена, главного парка берлинского центра.
«Пожалуй, надо идти домой. У сына простуда. Странно, так жарко в августе — и простуда…»
Коссовски отдал ключи дежурному офицеру и пошел в настороженную, почти непроглядную ночь, накрытую ярким многоцветьем звезд.
«Нужно немедленно выехать в Лехфельд. Кстати, проверю, чего добился Флике», — решил утром Коссовски и пошел к Регенбаху.
— Да, да, я уже знаю о катастрофе, — встретил его майор. — Расскажите, что же вы собираетесь делать?
Коссовски хотел отделаться общими фразами, но Регенбах вдруг потребовал рассказать обо всем самым подробнейшим образом. Он задавал вопрос за вопросом, и хотел этого или не хотел Коссовски, но ему пришлось изложить все подозрения, которые касались Вайдемана, Зейца и Пихта. Особенно Пихта.
— А Март, а радиостанция в Аугсбурге и Брюсселе? — сухо спросил Регенбах. — Мне кажется, ищейка пошла по другому следу.
— Можете на меня положиться, господин майор, — официальным тоном проговорил Коссовски.
Регенбах близко подошел к капитану и долго смотрел ему в глаза.
— Вы хороший шахматист, Зигфрид? — задал он неожиданный вопрос.
— Играю немного.
— Тогда вы, конечно, знаете, что такое гамбит.
— Начало партии, когда один из противников жертвует пешку или фигуру ради быстрейшей организации атаки на короля.
— Совершенно верно. Слово «гамбит» происходит от итальянского выражения «даре ил гамбетто» — подставить ножку. Так вот, Зигфрид, чтобы подставить ножку этому самому Марту, нам придется разыграть оригинальный гамбит.
— Чем же мы пожертвуем, господин майор?
— Внезапностью.
Коссовски непонимающе поглядел на Регенбаха.
— Мы сообщим по каким-либо каналам всем подозреваемым важные государственные тайны. Разумеется, разные. И вполне правдоподобные. Если кто-то из них агент, он не сможет не воспользоваться радиостанцией в Аугсбурге. На это уйдет несколько дней, но мы не будем горячиться, будем просто ждать.
— Не ново, однако попробовать можно, — сказал Коссовски.
Дня два он составлял подробнейшие инструкции для лиц, участвующих в операции. Утром третьего дня перед Регенбахом он положил папку. На черном коленкоре была приклеена полоска бумаги с надписью:
«Операция „Эмма“».
* * *
Ютта получила телеграмму из Берлина. Тетя просила достать очень ценное лекарство. Даже в столице его найти невозможно. Тетя страдает от язвы желудка. Если лекарство будет, то пусть Ютта не посылает его, а подождет тетю. Она собирается навестить Эриха и Ютту в самые ближайшие дни.
Днем позже Эрих получил письмо от фронтового друга. Телеграмма Ютты давала код к расшифровке письма. Невинная болтовня друга открывала тревожное сообщение Перро. Он написал о подозрениях Коссовски, о скором приезде капитана в Лехфельд, а также о том, что Марту будет подсунута в ближайшее время фальшивка якобы важного государственного значения. Пусть он ее не передает в Центр, а Ютта отстучит ложную телеграмму с таким текстом:
«ХРС 52364 72811 63932 29958 19337 27461». Необходимо обезвредить Коссовски, но не в Лехфельде или Аугсбурге, а где-то в Берлине. Возможно, следует Марту запросить из Центра группу обеспечения для проведения этой операции.
Эрих немедленно отправился к тайнику и вложил записку. На следующий день пластмассовая коробочка в дупле старого дуба была уже пуста.
* * *
В три ночи капитана функабвера Флике разбудил дежурный солдат. В районе западной окраины Лехфельда заработала подпольная радиостанция. Мониторы устремились туда, но на полдороге радист оборвал связь. Телеграмму он передал предельно короткую. Службе перехвата все же удалось ее принять. Как и ожидал Флике, она была закодирована. Опытный дешифровальщик определил, что агент воспользовался неизвестным кодом.
Флике передал телеграмму в различные дешифровальные отделы, в том числе и в «Форгшумсамт» люфтваффе.
Коссовскч не на шутку взволновался. Ее содержание с головой выдаст таинственного Марта. В том, что агент попал в силки, расставленные контрразведкой люфтваффе, Коссовски не сомневался. Операция «Эмма», несмотря на простоту и неоригинальность, по-видимому, сработала безукоризненно.
Об этом он доложил Регенбаху.
— Посмотрим, — уклончиво ответил Регенбах. — Как только заполучу от дешифровальщика настоящий текст, я немедленно вызову вас.
Коссовски пытался сесть за работу, но не мог сосредоточиться. В кабинете было солнечно и жарко. Он снял френч. Высокий, чуть сутуловатый, седой, он среди серых казенных стен казался чужим человеком. Но эти стены надежно оберегали его на протяжении многих лет. В эти стены он входил мучительно долго, прокладывая ступеньку за ступенькой в свирепых джунглях подозрительности, взаимной слежки, коварства и вероломства. Все это скрывалось, разумеется, за тщательно отрепетированным дружелюбием, простотой, даже фамильярностью подчиненных и начальников.
Коссовски был слишком умен и осторожен. Он умел вовремя предупредить надвигающуюся опасность. Сейчас же он почувствовал, что она где-то рядом, но с какой стороны ее ждать — не знал.
