Нет, он не хотел бы оказаться на месте Вилли, который служил вместе с ними во Франции, а в июне сорок первого года был откомандирован на Восток.
Сначала там все вроде шло гладко. И в июне, и в июле… Но сейчас?.. Даже газеты пишут об упорных сражениях. Да что там газеты! Он сам — очевидец. В Кюлюнгсборн, куда ему изредка удается вырываться к Микки, валом валят с Восточного фронта раненые.
Пансионаты и отели этого курортного городка на Балтийском море, почти пустовавшие в сороковом и в первой половине сорок первого года, стали быстро заполняться.
В последнее их свидание Микки была так загружена работой, что смогла прибежать к нему с ночного дежурства только на полчаса…
— Вы уже готовы, Шумахер? — В комнату отдыха вошел начальник станции лейтенант Кизельринг.
Эрвин вскочил:
— Так точно, господин лейтенант!
— Тогда желаю поймать сегодня еще одного «сверчка».
Меткое словцо, которым окрестил фельдфебель Ранге тайные передатчики, прижилось. «Сверчки» вдруг активизировались, как только началась война с Россией. Ранге одному из первых на станции удалось поймать тайный передатчик. Но он быстро его упустил и потом оправдывался:
— Разве его удержишь, господин лейтенант? Он как сверчок: цвир, цвир! В одном месте. Подойдешь к нему, а он уже из другого угла: цвир, цвир!..
В ловле «сверчков» больше всего везло Шумахеру.
— Он их высчитывает алгебраически, — с завистью говорил Ранге, коверкая язык редко произносимым словом.
Лейтенант Кизельринг был доволен ефрейтором Шумахером. Он смог уже доложить в центральный III отдел радиоперехвата — абверфунк — о нескольких тайных передатчиках, обнаруженных его станцией, и успел получить за это награду.
В свою очередь, Кизельринг старался поощрять ефрейтора: он часто давал ему не только увольнительные, но и свой мотоцикл «Цундап», который мог за час домчать до Кюлюнгсборна «математика», как про себя именовал лейтенант толкового ефрейтора.
Шумахер заступил на дежурство в 20.00.
Пожелав спокойной ночи своему товарищу, которого он сменил, Эрвин уселся за пульт. Привычным жестом надел наушники и стал вертеть ручки настройки. Предстояло многочасовое дежурство. Искать в хаосе радиосигналов позывные тайных передатчиков было совсем не простым делом.
Свое дежурство Шумахер начал с того, что «мазнул» по эфиру. Он и до войны увлекался радиоделом и подолгу любил сидеть за приемником. Самая хорошая музыка начиналась после полуночи. Вот Париж… Вот Брюссель, а вот Варшава…
Слушая музыку, поглядывая на зеленый глазок настройки своего телефункена, Эрвин представлял себе богатые рестораны в европейских столицах и ночную жизнь, которая там бурлила и пенилась, по его понятиям, как шампанское!
Теперь, когда началась война, другое дело.
Парижская станция передавала какие-то правила, введенные немецким комендантом.
Диктор Би-би-си тоже что-то бубнил.
«Национал-социалистская Германия стоит как утес среди разбушевавшейся стихии…» — это Берлинская широковещательная… Доктор Геббельс упражняется в красноречии…
Только София передавала легкую музыку.
Эрвин «скользнул» по эфиру на восток, на Москву. Но сначала наткнулся на мощный радиоузел связи главной ставки фюрера, которая находилась, как слышал Эрвин, где-то в Восточной Пруссии.
Тут сам черт ногу сломит: одновременно работали десятки передатчиков, извергая в эфир колонки цифр и знаков, понятных только тем, кто шифровал эти радиограммы…
А вот и Москва… До войны русское радио часто передавало песни. Многие песни нравились Эрвину своей мелодичностью.
Теперь почти всегда, когда Эрвин настраивался на Москву, русские говорили, говорили и говорили…
А вот это та самая станция… По расчетам Шумахера, она должна была находиться где-то рядом с Москвой. Станция мощная, хорошо прослушиваемая по всей Европе. Работает на разных шифрах. Иногда передает только короткий сигнал ОВВ. Что бы это могло означать?
Шумахер любил свое дело, и время текло незаметно.
Светящиеся стрелки на циферблате показывали уже второй час ночи.
Эрвин настроился на определенный пеленг и стал шарить в диапазоне коротких волн от 20 до 50…
Ага… Вот он снова поймал его… Работает хорошо, классно…
Эрвин схватил карандаш и стал быстро записывать… Ушел. Ушел на другую волну… Пока он его найдет, пройдет какое-то время, и в шифровке, которую и так не могут дешифровать лучшие специалисты функабвера, образуется разрыв, пробел… Вот он снова поймал его. Шумахер еще успел записать колонку букв и цифр и последний сигнал Пэ-Тэ-Икс. Конец передачи.
Ефрейтор тотчас крутнул ручку настройки на Москву, на ту самую станцию, и поймал мощный сигнал ОВВ…
Так было уже в третий раз. Это не может быть случайным совпадением.
Еще в сентябре Шумахер засек чужую станцию на линии Тулуза — Женева.
С тех пор он стал охотиться за этой станцией. Но ему редко удавалось ее поймать: радист, видно, постоянно менял время и волны, на которых работал.
Все же, поймав эту станцию еще несколько раз, Шумахер исключил Тулузу: сигнал станции был такой мощности, что Тулуза отпала. Станция находилась примерно на тысячекилометровом расстоянии. А это почти совпадало с Женевой.
Свои наблюдения он тогда же доложил лейтенанту Кизельрингу и, конечно, в награду получил а увольнительную на 24 часа, и мотоцикл…
Вот и сегодня ему есть что доложить начальнику станции. Тайный передатчик, работающий в Женеве, вещает на Москву. А отзыв русской станции — ОВВ — означает — передача принята.
Начальник Главного управления имперской безопасности Рейнгард Гейдрих тайные передатчики, активизировавшие свою работу с началом войны в России, называл «пианистами».
После двадцать второго июня служба радиоперехвата засекла сразу несколько новых передатчиков. Несомненно, они были связаны с русскими.
Русская разведка, лишенная теперь возможности пользоваться связными, должна была перейти к единственной оставшейся форме связи — радио.
Выслушав соображения Гейдриха, рейхсфюрер СС Гиммлер спросил:
— И много оказалось этих… «пианистов»?
Гейдрих назвал число.
— Ого! Целая капелла…
— «Красная капелла»[15], рейхсфюрер…
— Да, да… И кому вы думаете поручить это дело? Может, Канарису?
— Я бы не делал этого, рейхсфюрер.
— Вы не доверяете адмиралу? Вы ведь, кажется, служили с ним на крейсере «Берлин»?
— Да, мы служили вместе. И тем не менее…
