Они плавали в прохладной воде оазиса Эйн Геди, там, где ручей образует глубокую заводь в скалах, прежде чем устремиться вниз и слиться с соленой водой моря.
Ханна прихватила с собой фотоаппарат и сфотографировала Дебру и Дэвида на камнях у пруда.
Оба в купальных костюмах, узкое бикини Дебры обнажает ее прекрасное юное тело, она полуобернулась, улыбаясь Дэвиду. Он улыбается ей в ответ, лицо его видно в профиль, темные волосы падают на лоб. Яркий свет пустыни подчеркивает его чистые черты, телесную красоту.
Ханна распечатала снимок для всех, и впоследствии только он остался у них напоминанием о радости и веселье тех дней, как прекрасный цветок, сорванный с дерева жизни, высушенный и сплюснутый, утративший цвет и запах.
Но будущее не омрачало этот счастливый яркий день. На обратном пути в Иерусалим машину вел Джо. Дебра настояла, чтобы они прихватили группу молодых танкистов, отправлявшихся домой в увольнение, и хотя Дэвид твердил, что это невозможно, они втиснули в маленький кузов еще троих. Так Дебра откупалась от своего чувства вины; она сидела на заднем сиденье, обняв Дэвида за шею, и они пели самую популярную в тот год песню израильской молодежи "Да будет мир".
Последние несколько дней перед поступлением на службу Дэвид нервничал, бесцельно бродил, занимался мелкими делами вроде пошива мундира. Он не согласился с Деброй, заявившей, что если обычное обмундирование хорошо для ее отца, генерал-майора, то подойдет и ему. Арон Коган представил Дэвида своему личному портному. Арон начинал уважать стиль Моргана-младшего.
Стараниями Дебры Дэвида приняли в университетский спорт-клуб, и он ежедневно занимался в первоклассном спортзале, заканчивая тем, что двадцать раз подряд преодолевал дорожку олимпийского плавательного бассейна, чтобы поддержать форму.
Но чаще он просто загорал на террасе или чинил электропроводку и выполнял другие мелкие работы, о которых просила Дебра.
Проходя по прохладным приятным комнатам, он время от времени натыкался на принадлежащие Дебре предметы: книгу или, может быть, брошь, подбирал, начинал рассматривать. Платье, небрежно брошенное в ногах кровати, аромат духов Дебры вызывали у него физическую тоску, остро напоминали о ней. Он прижимал платье к лицу, вдыхал его запах и ненавидел часы ожидания перед ее возвращением.
Но больше всего ему рассказали о Дебре ее книги, больше, чем открыли бы годы знакомства. Во второй спальне, которую они использовали как временную кладовку, пока не найдут подходящие шкафы и книжные полки, она поставила целый ящик книг. Однажды Дэвид начал рыться в этом ящике. Самые разные книги: Гиббон и Гор Видал, Шекспир и Норман Мейлер, Солженицын и Мэри Стюарт вместе с другими, столь же необычными, соседями. Художественная литература и биографии, история и поэзия, на английском и на иврите, брошюры и тома в кожаных переплетах – и небольшая книжка в зеленой обложке, которую он чуть не пропустил, но его внимание привлекло имя автора. Д. Мардохей. Чувствуя, что вот-вот сделает открытие, он раскрыл книгу. "В этом году, в Иерусалиме", сборник стихотворений Дебры Мардохей.
Он отнес книгу в спальню, не забыв сбросить обувь, прежде чем лечь на кровать – Дебра строго следила за этим, – и принялся читать.
Пять стихотворений. Первое – с тем же названием, что и вся книга, о двухтысячелетием еврейском обещании "На следующий год в Иерусалиме", воплотившимся в жизнь. Патриотический гимн своей стране, и даже Дэвид, чей вкус был воспитан Маклином и Роббинсом, почувствовал, что стихотворение превосходно. Встречались строки поразительной красоты, красноречивые и проницательные. Хорошо, по-настоящему хорошо, и Дэвид ощутил своеобразную гордость собственника – и благоговение. Он не догадывался о таких глубинах в ней, они оставались для него скрытыми.
Дойдя до пятого стихотворения, он обнаружил, что оно самое короткое. Это была любовная поэма – вернее, плач по умершему возлюбленному, и неожиданно Дэвид понял разницу между просто хорошими стихами и волшебством.
Он дрожал от музыки ее слов, ощущал, как волосы встают дыбом от поразительной печальной красоты, и сам задохнулся от острого чувства безвозвратной потери. Глаза Дэвида наполнились слезами, и ему пришлось долго моргать, когда он прочел последние пронзительные строки – этот ужасный вопль, пронзивший его сердце.
Он положил книгу на грудь, вспоминая, что рассказывал Джо о том солдате, погибшем в пустыне. Его внимание привлекло какое-то движение, он виновато попытался спрятать книгу и сел. Это такое личное, эти стихи... он чувствовал себя вором.
Дебра стояла на пороге спальни и смотрела на него, прислонившись к косяку, сжав руки, смотрела спокойно и внимательно.
Он сел на кровати, взвешивая книгу в руке.
– Прекрасно, – сказал он наконец, голос его звучал хрипло и был полон чувства.
– Я рада, что тебе понравилось, – сказала Дебра, и он понял, что она стесняется.
– Почему ты не показывала мне раньше?
– Боялась, что не понравится.
– Ты его, наверно, очень любила? – негромко спросил он.
– Да, – ответила она, – но теперь я люблю тебя.
* * *
Наконец пришло назначение, и в этом ясно угадывалась рука Брига, хотя Джо признался, что и он использовал все семейное влияние, чтобы ускорить прохождение документов.
Дэвиду предписывалось явиться в эскадрилью "Сверкающее копье" – отряд истребителей-перехватчиков "миражей", размещавшийся на той самой скрытой под полями базе, где Дэвид уже побывал. В той же эскадрилье служил и Джо Мардохей, и когда он позвонил на улицу Малик, сообщая о назначении, то не проявил никакого недовольства по тому поводу, что Дэвид будет выше его по званию; напротив, он не сомневался, что они регулярно будут летать вместе. Он целый вечер рассказывал Дэвиду об эскадрилье – от "Дофина", командира, иммигранта из Франции, до самого последнего механика. Еще много недель спустя, постепенно входя в сплоченную команду летчиков, Дэвид будет находить полезными советы и подсказки Джо.
На следующий день портной привез мундир, и Дэвид надел его, чтобы удивить Дебру, когда та, с зачесанными назад волосами, в темных очках, сдвинутых на лоб, нагруженная книгами и продуктами, появилась из кухонной двери, толкнув ее грудью.
Она бросила свой груз у раковины и подошла к нему, подбоченясь и критически наклонив голову.
– Мне бы хотелось, чтобы завтра ты в этом мундире заехал за мной в университет, – сказала она наконец.
– Зачем?
– За корпусом Лейтермана постоянно слоняется несколько шлюх. Одни из них мои студентки, другие – коллеги. Хочу, чтобы они хорошо тебя разглядели – и сглодали от зависти свои крошечные сердца.
