— Они не просто читают, они занимаются, — объяснил Кольцов.
— И тем не менее в подразделении должен быть порядок, — назидательно проговорил Семин. — И неужели вы сами не можете догадаться, что уже давно пора покрасить пирамиду? Да и койки тоже не мешало бы освежить. Вы думаете, проверяющие не обратят внимания на их затрапезный вид? Вы, Сергей Дмитриевич, упрямо не хотите считаться с психикой военного человека. Не замечаете в ней никакой специфики. А она, между прочим, существует и проявляется, я бы сказал, даже очень активно, — продолжал все в том же спокойном тоне Семин. — Вот возьмите, к примеру, генерала Ачкасова. Казалось бы, какое дело ему — ученому человеку, занятому своими идеями, мыслями, испытаниями новой техники, — до порядка в нашем полку? Не так получается. Как бы Ачкасов о танках ни думал, чем бы голова у него занята ни была, а заметил, что у нас на воротах КПП краска обшарпана. И не только заметил, а так и сказал об этом дежурному. «Что же это, — говорит, — у вас звезды на воротах такие блеклые? Да и сами ворота, как на каком-нибудь постоялом дворе, все грязью обрызганы! Неужели, — говорит, — в полку краски нет, чтобы освежить их как следует?» Вот как она, эта самая специфичность, проявляется. И будь он хоть семи пядей во лбу, ученый-переученый, занимайся хоть космосом, хоть океанским дном, а если прошел он в свое время настоящую военную выучку, он вам ни при каких обстоятельствах форменную пуговицу к тужурке или шинели вверх ногами не пришьет. А вы считаете нормальным, когда книги, хоть они и в стопке, лежат на тумбочках или — еще того хуже — на подоконниках…
Философия по поводу пуговицы показалась Кольцову забавной, но насторожило другое: никогда таких длинных речей Семин не произносил. С майором явно что-то случилось. Впрочем, уже в следующий момент мысли Кольцова были заняты совсем другим. Там, в глубине директрисы, творилось что-то неладное. Время шло, а выстрелы слышались все реже и реже. И все с большими промежутками вспыхивали лампочки на пульте управления.
Кольцов включил микрофон и запросил командира взвода:
— Я — «Вышка». Я — «Вышка». Двадцать второй, отвечайте. Что там у вас происходит?
Ответ из темноты последовал незамедлительно:
— Видимости никакой. Почти нулевая видимость, товарищ капитан.
«Так я и знал!» — подумал Кольцов и взглянул в окно. Дождь налетал теперь на стрельбище сплошным потоком воды. Ветер закручивал их в маленькие смерчи и со злобой бросал на вышку, на деревья, заливал до краев танковые колеи. Сквозь дождь с трудом пробивались лучи прожекторов. Кольцов отлично знал, что в такие минуты экран «Совы» застилает белесая пленка, сквозь которую бывает чертовски трудно даже различить контуры предметов, не то чтобы точно определить расстояние до них. Мишени появляются и исчезают, появляются и исчезают, а наводчик едва успевает к ним присмотреться. В воображении Кольцова само собой возникло зеленоватое поле экрана, мельтешащие на нем сквозь кисею дождя нечеткие очертания плоских, словно вырезанных из жести кустов, рвов, бугров, на вершинах которых время от времени то справа, то слева по ходу движения танка поднимались одиночные и групповые цели. Он тоже мысленно попытался разобраться в этих очертаниях. Но вместо экрана вдруг увидел перед собой внимательные зеленые глаза инженера Руденко и услышал ее голос: «Мы как раз работаем над тем, чтобы увеличить разрешающие возможности прибора». «Разрешающие возможности!.. — передразнил Кольцов. — Вы мне обеспечьте возможность точного определения расстояния. Вот что от вас требуется! Избавьте меня от контрольной пристрелки. Дайте всепогодный ночной дальномер».
Мысли его прервал голос Семина:
— Да вы меня совсем не слушаете!
— Завтра же, товарищ майор, покрасим и кровати, и подоконники, — словно очнувшись, ответил Кольцов.
— При чем тут «покрасим»? Я говорю сейчас совсем о другом, — заметил Семин. — Раз решили с нами расстаться, что уж о наших делах говорить. Надо думать, на новом месте, в Москве, дела будут поинтересней…
— Я не совсем вас понимаю. О чем вы, товарищ майор? — в недоумении спросил Кольцов, чувствуя, что теперь уж он окончательно сбит с толку. — При чем тут Москва? Какие дела?
— Так уж будто ничего и не знаете? — интригующе посмотрел на него Семин.
— Абсолютно!
— Да мне в общем-то конкретно тоже ничего не известно, — быстро пошел на попятную Семин. — Разговор идет… Вас, дескать, в Москву должны перевести.
— Когда?
— Это уж мне неведомо.
— А кто говорил?
— Ну какое это имеет значение? Говорили. И уверен, что не зря. Зря-то кому надо? Так я к чему? На новое место сядете — старых друзей не забывайте.
Кольцов вздохнул так, словно принес тяжеленную ношу. И ничего не ответил. Только подумал: «Что бы там ни было, но с нашим майором не соскучишься».
Вдали глухо раскатился орудийный выстрел.
Откуда Семину стало известно о Москве, для Кольцова так и осталось тайной. Но теперь значения это уже не имело. Важно было другое: он сказал правду. В начале октября Кольцова вызвал начальник штаба и безо всяких лишних разговоров вручил ему предписание.
Кольцов быстро пробежал глазами заполненный бланк: «С получением сего предлагаю Вам отправиться в г. Москву в распоряжение командира в. ч…».
— А кто командир этой в. ч.? — ничего не понимая, спросил Кольцов.
— Вам лучше знать, — изобразил в ответ какое-то подобие улыбки всегда сдержанный начальник штаба.
— Я, честное слово, ничего не знаю! — поклялся Кольцов.
— А я тем более.
Кольцов снова заглянул в предписание. Срок возвращения в свою часть в нем не был указан.
— Меня что, насовсем переводят? — снова задал вопрос Кольцов.
Лыков поджал губы, внимательно посмотрел на Кольцова, словно собирался уточнить, насколько искренен с ним капитан, и, не говоря ни слова, положил перед ним на стол телеграмму. Кольцов прочитал текст: «Откомандировать в распоряжение командира в. ч…». И никаких подробностей, никаких разъяснений. «Странно, однако, все это…» — подумал он. Лыкову словно передались его мысли.
— На месте все станет ясно, — успокоил он Кольцова. — А пока передайте роту Аверочкину и не задерживайтесь с отъездом.
Кольцов пожал подполковнику руку, вернулся в роту. Собрал офицеров и объявил о скором отъезде. Все его подчиненные сразу заметно сникли. Вопросов ему не задавали. Только Чекан, не обращаясь ни к кому, заметил:
— Все правильно. Хорошо не может быть долго. Так же не бывает!
Но поскольку многое в этой ситуации так и осталось неясным, уже накануне самого отъезда Борисов неожиданно посоветовал Кольцову позвонить Юле. Кольцов вначале наотрез отказался. Однако подумал и согласился. Борисов же подсказал ему и номер Юлиного телефона, который Юля в свое время оставила жене Борисова — Лизе. Кольцов звонил из дому. Москву дали быстро. Трубку на том конце провода сняла какая-то женщина.
