Людвиг пошевелился в кровати и протянул руку к внезапно погасшему светильнику.
— Нет-нет, не нужно света. Достаточно уже и того, что я пришел сюда… — Белая тень пошевелилась и села на единственный в комнате стул. — Чертовски неприятно…
— Что неприятно?
— То, что вы так высоко живете…
— Я тут не живу, меня сюда поселили. Равно как и всю нашу группу.
— Ну да, ну да… — поправилась белая тень. — Это же один из немногих цивилизованных ночлегов у вас на пути.
— Фактически единственный. Что будет дальше…
— Никому не известно, — сказала белая тень. — Вы знаете, что гашиш вредно влияет на сердце?
— Не слышал… — ответил Ягер, прикидывая, сколько же нужно, курить, чтобы наркотик оказал такое воздействие
— Да, представьте себе, оказывает. Потому мне уже трудно ползать по этим чертовым башням и минаретам… По крайней мере «всухую».
— Всухую?
— Без… стимуляторов. Вы не возражаете, если я затянусь?
— Постарайтесь дымить в окно.
— Благодарю вас…
Вспыхнула спичка, язычок пламени выхватил из темноты узкое лицо, жесткую линию носа и прищуренные глаза. Ягер знал, что за этими глазами прячется холодный ледок зимних горных вершин.
Белая тень взмахнула рукой, и комната снова погрузилась во тьму. Только бордовый огонек сигареты то разгорался, то гас, покрываясь седоватым пеплом. Людвиг ощутил горьковатый запах конопли.
— Я смешал с табаком, — донеслось из-за дымовой завесы. — Так дольше хватает… Мне кажется, что удовольствие не в результате, а в процессе.
— Как вы попали ко мне в комнату?
— Вошел через дверь… — последовал невозмутимый ответ.
Ягер ничего не сказал, но про себя отметил, что связной говорит неправду. Людвиг спал очень чутко и не услышать отчаянно скрипящую деревянную дверь никак не мог.
«Впрочем, не в окно же он влез», — подумал Ягер, вспоминая, что находится где-то под крышей, а за окном вертикальная стена и единственная в этом городе булыжная мостовая.
— Давайте ближе к делу… — поторопил связного Ягер. — Если вы пришли среди ночи, наплевав на все правила, то этому есть, вероятно, серьезная причина.
— Конечно.
— И?..
— Сперва скажите, цели экспедиции вам ясны?
— Мы идем за Зеркалом? — вопросом на вопрос ответил Ягер.
— Вы не просто идете за Зеркалом. Вы идете и возвращаетесь с Зеркалом! Этой операции придана высшая степень важности.
— Значит, достоверно известно, что этот предмет существует?
— Достоверно, — бордовый огонек сигареты вспыхнул, — не известно ничего. Но вы не должны себя тешить надеждой, что можете дойти до места, ничего не найти и со спокойной совестью возвратиться в Берлин. Вы должны перерыть все, просеять эту чертову пустыню, если потребуется, запытать на допросах всех местных жителей. От вас, Ягер, ждут невозможного!
— И чтобы сказать это, вы явились ночью?
— Верно, хотя и не совсем. Нам стало известно, что в игру включилась еще одна сторона. Поэтому будьте осмотрительны.
— Кто?
— Пока сказать я вам не могу. Как уже говорилось, достоверно не известно ничего. И еще…
— Что?
— Еще, я надеюсь, вы понимаете, в Берлин вы должны вернуться один…
— Понимаю.
— И это правильно… — Огонек сигареты погас. Неслышно отворилась дверь.
На фоне слабого коридорного света Ягер увидел фигуру в белом пиджаке.
Дверь закрылась, и в комнате стало темно.
Спать не хотелось.
Вот муж достойный!
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 31 (32)
Он возжелал родиться в тот час, когда муэдзины только-только просыпаются, чтобы начать свой ежеутренний ритуал. За час до рассвета, когда ночные демоны еще кружатся над городскими башнями, когда лик Аллаха скрыт за темнотой, когда человек, встреченный на улице, может оказаться и не человеком вовсе, ребенок зашевелился в утробе матери, впервые требуя свободы…
Первые схватки разбудили женщину под утро. Это было не похоже ни на что дотоле испытанное, спутать было невозможно. Роды начались на несколько дней раньше того срока, который положила опытная бабка-повитуха.
Как и следовало ожидать, кроме встревоженного и не до конца проснувшегося супруга, рядом не оказалось никого, кто мог бы помочь женщине в ее тяжелом положении.
Ребенок стремился на свободу, женщина кричала, ее муж носился по дому, как полоумный, пытаясь сообразить, что ему делать. И не мудрено. В этом городе они поселились недавно. Знакомые наперечет, и все спят, стучи не стучи — не откроют… А единственная жена, которую он любит больше всех на свете, кричит и страдает.
Вырванная с корнем из своей постели старушка, принимавшая роды чуть ли не у всего Эш-Шувейрефа, только цокала в расстройстве языком, разводила руками и качала головой.
В семействе Каддафи назревала катастрофа.
В это время по притихшим и безразличным улицам города Эш-Шувейреф шел человек в темной одежде. Человека звали Муамар, он поднялся раньше всех и неслышно покинул постоялый двор, в котором наспех разместила экспедицию местная комендатура. Муамар прошел мимо дверей Богера и Каунитца, из-за которых несся могучий храп двух глоток, мимо дверей Фрисснера, за которыми было тихо, и мимо дверей Ягера, из-за которых выплывал в коридор горьковатый дым анаши. Немцы спали. Ловили крохи относительного уюта и комфорта перед трудным переходом.
Муамар не имел намерения бросить экспедицию, у него была другая цель.
Когда он свернул в боковую улочку, выложенную булыжником, из-под ног взвились облачка пыли, которая поднималась и висела в безветренном воздухе, отмечая пройденный путь. Эш-Шувейреф переживал не самое легкое время, улицы покрывала грязь, люди грубели, забывали заветы Истинной Веры, и слова пророков не трогали их сердца.
«И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах — лучший из хитрецов»… Слышите, люди?
Нет. Только пыль поднимается вслед идущему по темным улицам человеку.
Муамар свернул еще раз и остановился. Впереди, там, где кончался переулок, в землю был воткнут факел. Его неверный свет озарял облако пыли, создавая своеобразный мерцающий ореол, в котором медленно кружился оборванец с непокрытой головой.
Факел чадил и отбрасывал искры, оборванец кружил, поднимая пыль босыми ногами и повинуясь только ему одному слышному ритму.
Подойдя ближе, Муамар более внимательно разглядел танцующего. Коричневые, все в земле, лохмотья покрывали такое же грязное тело. Казалось, что дотронься до нищего — и с него начнут осыпаться пласты грязи, земли и песка. Голова была покрыта лишь спекшейся коркой из глины и волос.
