– С тобой никогда не чувствуешь себя в безопасности, – заявила она.
Наконец они выехали из голой пустыни в плодородную землю кибуцев под Галилеей, и снова в воздухе так сильно запахло апельсиновым цветом, что стало трудно дышать.
И вот впереди среди финиковых пальм блеснули воды озера. Дебра коснулась руки Дэвида.
– Помедленней, Дэви. Дом Эллы в двух милях по эту сторону Тиверии. Прямо впереди – поворот.
К берегу озера вела проселочная дорога, она оканчивалась у стены из древних каменных глыб. Поблизости стояло пять машин.
– У Эллы гости, – заметила Дебра и повела Дэвида к калитке в стене. За стеной оказался небольшой полуразрушенный замок. Обвалившиеся стены образовывали причудливые груды, камень потемнел от времени; на развалинах утвердились пышные заросли бугенвиллеи, высокие пальмы шелестели листвой на легком ветерке, долетавшем с озера. На зеленых лужайках росли другие экзотические растения.
Часть развалин была переоборудована и превращена в живописный необычный дом на берегу озера, с широким двориком-патио, с каменным причалом, около которого стояла моторная лодка. За зелеными водами озера поднимались темные, гладкие, похожие на спины китов, Голанские высоты.
– Это крепость крестоносцев, – пояснила Дебра. – Она охраняла дорогу вдоль озера и подходы к большому замку на отрогах Хиттема, который уничтожили мусульмане, когда изгнали крестоносцев со Святой земли. При администрации Алленби дед Эллы купил этот замок, но он лежал в развалинах, пока она не восстановила его после войны за независимость.
Тщательность, с которой были внесены изменения – таким образом, чтобы не испортить романтическую красоту развалин – объяснялась художественным вкусом Эллы Кадеш, который полностью противоречил внешности самой женщины.
Она оказалась невероятно огромной; не просто высокой и полной, но с гигантскими ступнями, с пальцами, унизанными множеством колец, ногти на ногах в открытых сандалиях выкрашены в ярко-алый цвет, подчеркивающий их величину. Ростом она была с Дэвида, платье, смахивающее на шатер кочевника, скрывало ее мощное тело и, казалось, способно было вместить двух Дэвидов. Кудрявый парик ярко-рыжего цвета, в ушах – длинные золотые серьги. Казалось, краску на глаза Элла накладывала лопатой, а румяна на щеки – краскопультом. Элла извлекла изо рта толстый окурок сигары и поцеловала Дебру, а потом повернулась, рассматривая Дэвида. Голос у нее был хриплый, и пахло от нее сигарами и коньяком.
– Не думала, что ты такой красавец, – сказала она, и Дебра вздрогнула, увидев выражение глаз Дэвида. – Не люблю красоту. Она часто обманчива или вообще шелуха. Обычно за ней скрывается что-то злое, как за смертоносной красотой кобры. Или она как конфетный фантик, – под ней сладкая оболочка и пустая сердцевина. – Художница потрясла густо облитыми лаком локонами парика и продолжала разглядывать Дэвида маленькими проницательными глазками. – Нет, я предпочитаю красоте безобразие.
Дэвид улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.
– Да, – согласился он, – посмотрев твои работы, а потом встретившись с тобой, я могу с этим согласиться.
Она хрипло рассмеялась и снова сунула окурок в рот. "Ну, по крайней мере ясно, что перед нами не шоколадный солдатик". Большой сильной рукой она обняла Дэвида за плечи и повела навстречу обществу.
Присутствовало больше десяти человек, все интеллектуалы: художники, писатели, преподаватели университета, журналисты, и Дэвид ограничился тем, что сидел рядом с Деброй на солнце, наслаждался пивом и прислушивался к разговору. Но Элла не оставила его надолго в покое, и когда они сели под открытым небом за обед, достойный Гаргантюа, – холодная рыба, домашняя птица, – снова набросилась на него.
– Ваше военное искусство и ваши пристрастия, ваша напыщенность и побрякушки... Чума на них, вот что я вам скажу, пусть сгниют ваш патриотизм, ваша храбрость, ваше бесстрашие и ваша рыцарская доблесть. Это все внешнее, предлог для того, чтобы усеивать землю падалью.
– Интересно, ты бы осталась при этом мнении, если бы тебя изнасиловал взвод сирийцев? – вызывающе спросил Дэвид.
– Мой мальчик, в наши дни мне так трудно найти любовника, что я бы благодарила небо за такую удачу. – Она оглушительно расхохоталась, и ее парик съехал набекрень. Поправив его, Элла снова бросилась в атаку. – Ваша мужская напыщенность, эгоистическое высокомерие! Для тебя эта женщина, – она ткнула ножкой индейки в Дебру, – лишь вместилище для спермы. Тебе плевать, что перед ней огромное будущее, что в ней росток великого писательского дара. Нет, для тебя она только удобство, возможность...
Дебра вмешалась:
– Довольно, я не хотела бы публично обсуждать особенности своей спальни, – и Элла, воинственно блестя глазами, обрушилась на нее.
– Твой дар нельзя зарыть в землю! Ты за него в долгу перед человечеством. Ты обязана развивать свой талант, дать ему возможность расти и расцветать, плодоносить. – Элла пользовалась ножкой индейки как судейским молотком, стуча ею по краю тарелки, чтобы заглушить возражения Дебры. – Написала ли ты хоть слово с тех пор, как допустила к сердцу этого молодого Марса? Что с романом, который мы обсуждали на этой самой террасе год назад? Животная страсть заглушила все остальное? Неужели вопль твоих яичников...
– Прекрати, Элла! – Теперь Дебра рассердилась, щеки ее раскраснелись, брови нахмурились.
– Да! Да! – Элла отбросила кость и шумно облизала пальцы. – Тебе должно быть стыдно, ты должна сердиться на себя...
– Черт тебя побери! – крикнула Дебра.
– Согласна – но он заберет и тебя, если ты не будешь писать. Пиши, женщина, пиши! – Она уселась поудобнее, и плетеное кресло протестующе заскрипело. – Ну ладно, айда купаться. Дэвид еще не видел меня в бикини. Посмотрит ли он после этого на свою тощую девчонку?
Вечером они уехали в Иерусалим, загорев на солнце, и хотя сиденья "мерседеса" не предназначались для любовников, Дебра умудрилась прижаться к Дэвиду.
– Ты знаешь, она права, – нарушил он удовлетворенное молчание. – Ты должна писать, Деб.
– О, я буду, – легко ответила она.
– Когда? – настаивал он, и, чтобы отвлечь его, она прижалась теснее.
– Как-нибудь, – ответила она, удобнее укладывая свою темную голову ему на плечо.
– Как-нибудь, – передразнил он ее.
– Не понукай меня, Морган. – Она уже засыпала.
– Перестань уклоняться от ответа. – Свободной рукой он погладил ее волосы. – И не спи, когда я с тобой разговариваю.
– Дэвид, дорогой, перед нами вся жизнь – и даже больше, – прошептала она. – Ты сделал меня бессмертной. Мы с тобой будем жить тысячу лет, и для всего найдется время.
