добывали в рудниках, в хрониках не упоминалось?.. – заматывая лицо обрывком рукава, спросил Ротмунд.
Посланник Инквизиции молча зарылся глубже в плащ.
– Если и дальше такая же 'расчудесная' картина, боюсь, дневной привал или придется отменить, или кое-кто до вечера не доживет, – проворчал Юлиус. Слова невнятно доносились из-под четырех слоев ткани.
– Пшш! Можно подумать, если привала не будет, нас останется двое! – энергично отреагировал Лазарь, кашляя.
– Уточняю: полтора. В голову напечет – приведешь в Обитель придурковатого урода.
Лазарь все ж таки не зря потратил годы на обучение в стенах Дома Святого Правосудия и его многочисленных филиалов. Замечание спутника позволило по-новому проанализировать доступные сведения. А вот скрытность у Лазаря оказывалась второсортной, с недочетами. Потому Посланник скользнул завистливым взглядом по неприметной, неблестящей, потаенной кольчуге. Вздохнул, что хороша, но не ему ее носить, снова закашлялся.
Путники замешкались перед единственным почти не пострадавшим от стихии и времени зданием. В очертаниях угадывалось, что это храм. Воздух вокруг был заметно чище. У ступеней журчал родничок и, диво дивное, росли крупные белые и фиолетовые цветы с острым пряным запахом. Лазарь рискнул высунуть нос из складок материи. Скинул у ручья заплечный мешок.
– А вот и место для привала! Интересно, дров не найдется ли? Сходи внутрь, может, повезет?
– Костер запалить хочешь?
– Да. Надо же как-то просушить вещи, одежду? Я весь промок, да и с тебя вода льется в три ведра, скажу я тебе по правде.
– А кто предупреждал на счет местных обитателей?.. Жечь огонь – привлекать лишнее внимание.
– Да я толком не знаю, есть ли тут кто, – признался Лазарь, однако, почти скатившись до шепота. – Летописцы подчас сильно страдают мифотворчеством…
– Не в нашем случае… – шепотом ответил Ротмунд, выпрямляясь навстречу неизвестному, что шел из тени храма к арке главных ворот.
Лазарь тоже услышал, вскочил. Шаги явственно раздавались под сводами забытой людьми и Богом церкви. Шаги неожиданно стихли. Юлиус напряг зрение, но никого не увидел.
Послышался сухой смешок, и в замерших путников полетели кости, доски, камни, стекла. Ульш и Лазарь отбежали чуть назад. Окрестность взревела тысячью глоток:
– Проваливайте, изгои! Здесь жизни нет и смерти нет! Одна тупая Вечность!
– Покажись, Последний Первородный!!! – заорал во тьму Ротмунд.
Все стихло. Шорох раздался совсем близко. Юлиус наполовину вытащил меч.
– Ты знаешь обо мне, странник?.. – голос исходил сразу со всех сторон, но не гремел и не угрожал. Обладатель голоса казался сбитым с толку и даже обрадованным. Говорил он на превосходном лицийском, поскольку Юлиус обратился к нему именно на этом языке, в волнении вспомнив родимые корни. Голос ничем примечательным не обладал. Он не был ни певуч, ни зычен. Немного хриплый, словно застуженный.
– Покажись! – настаивал Юлиус.
– А вот не покажусь! Я не хочу разочаровать тебя. Вдруг я совсем не такой, каким ты представлял меня себе?.. И, можешь торжествующе смеяться, я боюсь умереть. Вы двое, молодой человек и молодой Обращенный, легко одолеете меня, ветхого старца, в открытом бою. Я бы испил ваши соки и продлил свое угасание еще на срок, пока не придут в эти горы новые странники, но вы можете убить меня случайно, даже не заметив этого и никогда не поняв, что натворили. Парадокс! Вы можете меня погубить и звать, и проклинать, но я вам более не отвечу, а вы не поверите, что меня нет.
– Ты невидим? Ты не похож на человека? У тебя есть лицо, имя?
– Я, безусловно, человекообразен. Вот только моя человекообразность так глубоко спрятана, что редко кто может вообразить, что она у меня есть. Простите мне мое многословие, но, моя слабость – я болтун. И обрел сегодня слушателей! Так приятно! Нет, не покажусь. Чего доброго, сбежите, и я не успею вас пожрать!! Нет, я буду осторожен… – невидимый Первородный размышлял вслух, ничуть не заботясь, что теперь его планы не единственно его достояние. – Я страдаю здесь, всеми забытый, вдали от Эрудэмерна…
– А разве ты не сам ушел?
– Ах, да, конечно! – спохватился Первородный. – Твои Братья получили двойное наказание: я ушел, и – я ушел по их вине!.. Ты представить не можешь, Обращенный, как мне ненавистны твои Братья, Перерожденные! Как я жалею, что однажды явился их создателем! Давно бы их уничтожил, если бы не Игра, которую они затеяли… весельчаки и плуты! Поделать ничего не могу – она мне нравится. А без Эруду Игра рассыплется.
– Игра?.. Что за Игра?
– Тсс! Ничего не скажу, это против правил. Ты же в ней, кроха!
Лазарь деловито влез в разговор, удивив Ротмунда беглостью своего лицийского:
– Все прекрасно, добрые судари, но меня волнуют куда более насущные вопросы! Я имею право говорить?
– Валяй! – разрешил прячущийся в храме.
– Всего их наберется три: каковы ваши намерения, разрешите ли вы нам переждать день в этой постройке и разжечь костер?
– Вам нечего опасаться. В округе никого, кроме меня и вас. Только кости горняков, так хорошо меня встретивших в изгнании! А день Обращенному не угроза – это место зачаровано, здесь тьма не рассеивается сутки напролет. Костер – да ради вашего вечного Бога! Дровишек я даже вам еще подкину. А намеренья… Я буду продолжать беседовать и наверняка попробую не по-честному воспользоваться любым представившимся моментом, чтобы напасть. Но драться с вами я не собираюсь. Так что, если вы до последнего будете на стороже, мне, увы, не посчастливиться полакомиться вами…
Ротмунд уже не вникал в пустой трендёж Первородного, завалился на землю у разгорающегося пламени. Он чувствовал, что Первородный действительно слаб и даже не рискнет подойти к ним. Им ничто не угрожало.
День в безрассветной мгле прошел спокойно. Первородный болтал без умолку. Лазарь подремывал у огня. Ротмунд с интересом слушал байки седой древности, изредка спорил с невидимым собеседником и потихоньку кумулировал силы для очередного перехода.
Накрапывал дождь. Тучи висели низко.
– Вечер, – прервал себя Последний Первородный. – Вам пора в путь. Меня гложет любопытство. Вы правы, мне иногда охота позабавиться. Я покажусь на краткий миг. Я вас видел. Невежливо мне и дальше скрываться.
И он вышел к ним, высокий, лишенный возраста, человекообразный, и удивительно чуждый всему человеческому. Не похожий ни на Эруду, ни на Юлиуса. Не Перерожденный, не Обращенный. Истинно Первородный. Остановился совсем близко. Свободно мог совершить все, что вздумается. И не было бы сопротивления его воле. Иссушенный жаждой, но – хозяин себе, он выдержал. Что-то перетекло из его ладоней в руки рыцаря.
– На. Раз уж тебя не отвадить от дурных привычек, и ты намерен ходить среди людей. Вот
