крестятся? Раньше это было место для мужчин с незамутненным воинским духом. Капелланы здесь вовсе ни к чему.
На следующий день в разведбатальоне случаются четвертое и пятое ранения, когда сержант артиллерии — сапер, прикомандированный к батальону — наступает на мину. Ему отрывает ногу, а осколок шрапнели попадает в глаз стоящему поблизости морпеху. В путанице, которая следует далее, кроется горькая ирония. Трое морпехов, которых оправдали в связи с инцидентом с пленным, теперь сообща работают над спасением раненых. Один бежит на минное поле, чтобы помочь пострадавшему. Погрузив его в Хамви, второй приказывает морпехам, вопреки их бурному протесту, ехать коротким путем, и машина увязает в болоте.
— Черт, это было ужасно, — вспоминает третий абориген, — когда мы толкали этот Хамви, с парнем без ноги на заднем сиденье.
В конце концов, они перенесли его в другую машину, и ему оказали медицинскую помощь. Через несколько часов его ногу ампутировали ниже колена — это случилось бы и без задержки, вызванной желанием «Маллигана» сократить путь.
Рзведбатальон переезжает в свой последний лагерь в Ираке — на бывшую иракскую военную базу у города «X», в двухсот километрах южнее Багдада. Рота «Мародер» в итоге обустраиваются в одном из самых паршивых мест лагеря. Бойцы размещаются на открытой бетонной площадке рядом с траншеями, где находится сортир, и ямами, в которых сжигают мусор. Песчаные бури не прекращаются. Большинство морпехов были в душе всего один раз за последние сорок дней. Мужчин донимают мухи и дизентерия. Исследуя этот последний адский лагерь почти что с удовлетворенной улыбкой, пулеметчик из второго взвода говорит:
— Куда бы нас не занесло во всем мире, единственное, что остается неизменным в корпусе морской пехоты — это то, что мы обязательно заканчиваем в какой-нибудь случайной, богом забытой дыре.
Старшие офицеры, которые разместились в лагере в казармах поприличнее, окружены ореолом победы. Разведбатальон — один из самых маленьких, легко вооруженных батальонов в корпусе — большую часть времени возглавлял блицкриг морпехов с конечным пунктом в Багдаде.
— Ни одна другая армия в мире не способна сделать то, что сделали мы, — говорит мне Браун. — Мы — американские шоковые войска. — Он не может нарадоваться на мужество и инициативу, проявленные бойцами разведбатальона. Победный успех в этой войне он в значительной мере приписывает им. — Они должны гордиться собой.
Когда возвращаюсь в лагерь второго взвода и докладываю низкоранговым бойцам похвалу генерала, они стоят в пыли и размышляют над этими радужными замечаниями. В конце концов, капрал Бун Карлсон говорит:
— Да? Но, сэр, мы все равно наделали кучу глупостей.
Несмотря на успешный прорыв через дюжину засад и перестрелок, морпехи-разведчики не выполнили работу, для которой их готовили: засекреченную, потайную разведку.
— Как правило, в нашей работе, — рассуждает Уокер, — если в нас стреляют, это значит, что мы провалились. Враг не должен нас обнаружить. Мы — самые обученные морпехи во всем корпусе. А то, как нас с вами, сэр, использовали в этой войне — это все равно, что взять Феррари и пустить в расход в гонках на выживание. Мы неплохо справились, но это не наша работа.
Даже если так, большинство морпехов не скрывают восторга от боевых действий.
— Это ни с чем не сравнится. Сражение — это предельный всплеск адреналина. В тебя стреляют. Ты отстреливаешься, все вокруг взрывается в хлам. Все чувства восприятия перегружены, — врывается в личное пространство Эдвардс.
Несмотря на все неурядицы и дискомфорт, настроение в этом адском лагере приподнятое. Морпехи снова спят по ночам — впервые за несколько недель, каждое утро варят кофе на огне, разведенном при помощи взрывчатки С-4, после обеда бегают по несколько километров при жаре, играют в карты, непрерывно закладывают за губу табак и часами делают жимы с импровизированной штангой, которую они соорудили из шестерен и маховиков разбитых иракских танков.
— Черт возьми, да это же просто потрясающе, — заявляет как-то утром капрал, двадцатидвухлетний морпех-разведчик, подогревая свой кофе шариком взрывчатки С‑4. — Поверить не могу, что мне платят за то, что я качаюсь, потягиваю табак и зависаю с самыми крутыми в мире парнями.
Сержант Хеллер все так же пишет длинные письма жене и иногда делится с морпехами помладше мудростью, которой набрался на родных улицах. Как-то вечером он говорит, что если бы писал мемуары о тех днях, когда занимался конфискацией машин, еще до вступления в морскую пехоту, то назвал бы их «Всем по*уй». По словам Хеллера, идеальные место и время, чтобы изъять или даже украсть автомобиль — это среди бела дня на забитой парковке.
— Запрыгивай и вали, и пусть орет сигнализация — никто тебя не остановит, никто даже не взглянет в твою сторону. И знаешь, почему? Всем по*хй. Для моей работы, это был ключевой момент. Наколоть тебя могут только те, кто любит делать добро. Терпеть не могу этих благодетелей. Слава Богу, их не так уж много осталось.
Многие морпехи, с кем общаюсь, скептически настроены по отношению к целям, которые служат оправданием для этой войны — борьба с терроризмом, изъятие оружия массового уничтожения (которое мы так и не нашли). Немало из них признают, что, скорей всего, эту войну развязали из-за нефти. Осматривая из лагеря взорванные здания на горизонте, старый знакомый (Уильямсон) говорит:
— Война ничего не меняет. Все здесь было хреново, еще до того как явились мы — хреново и сейчас. Лично я не верю в то, что мы «освободили» иракцев. Время расставит все по своим местам.
Уокер — один из немногих, кто каждый день продолжает следить за ходом войны в новостях ВВС. Когда по ВВС показывают репортаж о подразделении Армии США, которое случайно расстреляло мирных жителей, он гневно вскакивает и проносится мимо своих сослуживцев-морпехов, мирно дремлющих на бетоне.
— Они только все портят. Идиоты чертовы. Неужели они не понимают, что мир и так уже нас ненавидит?
Подхожу к нему, ставлю руку на плечо, оба смотрим вдаль пустынного пейзажа Ирака.
— Мы победили. Это важно.
Несколько недель спустя. Поездка к болеющей матери во время отпуска.
Сидел в машине, крутя ключи на пальце, и хмуро смотрел в окно.
Погода была мерзкой, холодной, оголтелый ветер гнул деревья почти до самой земли, и складывалось ощущение, что где-то на небе буянит
