Подробно изложив Вуиражу все последние события, Аджаташатру залпом заглотил теплое пиво и посмотрел на него в упор глазами цвета кока-колы. Его друг молчал, не зная, что сказать. Рассказ ошеломил его. А что, если желание индийца расплатиться за все очередной трюк, новый об-ман?
Аджаташатру посмотрел на чемодан, потом на своего суданского друга, потом снова на чемодан. Он больше не сомневался. Наконец-то он нашел того, кому нужна помощь. Это было очевидно. Он вспомнил странствия суданца, которые, казалось, никогда не кончатся, так же как и его собственное путешествие.
Он вспомнил ощущение радости, которое испытал, когда дал 500 евро юному иммигранту в порту, облако, которое в нем образовалось и обволокло его воздушной нежностью. Сердце билось, как барабан. Он узнал, что существуют чувства сильнее, чем высокомерное ощущение, что ты хитростью и тайком что-то у кого-то отнял, – это когда ты можешь дать что-то тому, кто нуждается. Юный африканец был его пробой пера, а теперь он будет творить шедевры.
Аджаташатру быстро, с опаской огляделся. Они сидели за столом в тихом уголке бара. Там было, впрочем, только двое посетителей, два морских волка, которые говорили на своем языке и, похоже, рассказывали друг другу о своих приключениях. Они громко чокались, возможно радуясь, что еще существуют, после того как всю жизнь сражались с морской стихией.
Индиец открыл чемоданчик, выхватил пачки, пересчитал и положил перед суданцем:
– Это тебе, Вуираж. Для твоих. Сорок тысяч евро. – И тут же закрыл дипломат. – То, что осталось в чемодане, – это для моих, всех, кого я обманул, унизил, испачкал. Сорок пять тысяч евро, чтобы вернуть себе доброе имя, чтобы дать им еду, возможность нормально жить.
Челюсть Вуиража все больше отвисала. Сперва он не слишком поверил в историю с французским издателем в Риме, в роман, написанный на рубашке, рукопись, аванс, но должен был признать реальное. Иначе где Аджаташатру мог раздобыть столько денег?
– С такой суммой, – пробормотал огромный негр, – мне даже не нужно будет ехать в Англию. Ты понимаешь, Аджа, я могу спокойно вернуться в Судан, домой…
Он произнес это, и в глазах его вспыхнул огонек ностальгии.
– Но я не могу это принять.
Аджаташатру раньше считал, что ощущение блаженства, которое он испытал, совершив добрый поступок, будет пропорционально подаренной сумме. Он ожидал, что оно будет в восемьдесят раз сильнее, чем то, что он почувствовал, когда бросил купюру в 500 евро мальчишке-африканцу, которого так бесчестно обокрали. Но этого не произошло. Считалась не подаренная сумма, а сам жест дарения. Он испытал те же чувства, что и в прошлый раз, с той же силой. Облако оторвало его от стола и подняло к потолку бара. Но последняя фраза Вуиража произвела на Аджаташатру эффект разорвавшейся бомбы, и он снова рухнул на землю.
– Ты должен! Даже речи нет, я не возьму назад эти деньги. Они твои, Вуираж, бери!
– Нет, они твои. Ты их впервые честно заработал, – он подчеркнул последние три слова, – когда написал свою книгу.
– Правильно, если они мои, я волен поступать с ними как хочу.
Аджаташатру даже представить себе не мог, что беженцу будет так трудно принять сорок тысяч евро крупными купюрами.
– Сделай это для меня, Вуираж. Не нужно больше прятаться в корабельных трюмах, в багажниках или грузовиках. Я хочу, чтобы ты стал свободным, а не жил в вечном страхе из-за того, что тебя перебрасывают из страны в страну. Стань снова отцом. Дети ждут тебя.
Вуираж колебался долго, секунды две, потом согласился.
* * *
Банковские купюры, как поросята, естественным образом стремятся спать в таком же положении, что и батарейки ААА в пульте управления телевизором. Один головой вверх, другой – головой вниз, третий – головой вверх, четвертый – головой вниз. Именно так Аджаташатру разложил пачки сиреневых банкнот, оставшихся в его чемоданчике, чтобы заполнить лакуны после того, как он отдал деньги своему другу.
Оба они должны были продолжить свой путь. Один двинулся на север, другой – на юг, но каждый из них навсегда сохранит воспоминания о том, что они пережили вместе. А может быть, однажды им снова удастся встретиться? Мактуб. Может быть, это предначертано? Ведь мир так мал, как носовой платок из индийского шелка.
Индийский писатель сидел на заднем сиденье такси, которое везло его в аэропорт. Предыдущее такси в Париже было своего рода отправной точкой его невероятного приключения. Это же, с гораздо менее удобными сиденьями, но шофером, не стремившимся его убить, завершало эту историю.
Решено. Индиец садится в первый самолет на Париж, встретится там с Мари, согласится пойти пропустить с ней стаканчик или купить в ИКЕА лампы, не станет выдергивать руку, если она начнет ее гладить, и будет проводить вечера, созерцая ее прекрасные загнутые ресницы, которые будут трепетать в такт его сердцу. Он расскажет ей секреты всех фокусов, какие она пожелает, перепишет финал романа, положив голову, закружившуюся от любви, ей на плечо.
В Ливии ему больше нечего было делать. Впрочем, ему вообще там нечего было делать, как дубу, который в один прекрасный день пересадили в пустыню Сахара. А главное – ему больше нечего было делать в Индии. Для нового Аджаташатру Кауравы Патела там не было места. Он сбросил кожу, как кобры, которых он заклинал всю свою жизнь. В Кишанйогуре он оставил свою старую кожу жулика. Он не мог больше туда вернуться и признаться, что до сегодняшнего дня его жизнь была просто маскарадом. Он не сможет уже вернуть людям надежды и иллюзии, которые у них украл. Они ничего не поймут. Да, Аджа вернулся, но он больше не факир, он хочет расстаться с одеждами, похожими на гигантские детские пеленки, – он хочет носить красивые рубашки.
На самом деле у него никогда не было особых способностей. Все, на что он был способен, – это просто выманить у вас деньги. Забрать то немногое, что вы скопили. Он не превращает воду в вино, не излечивает рак, он такой нежный, что не выносит, когда у него берут кровь для анализа, – тогда представьте себе, каково ему воткнуть вилку в язык! Ах, вы уже видели, как он это проделывал? Да, но язык-то был из резины!
Нет, он действительно не мог туда вернуться. Он должен был начать новую жизнь где-то в другом месте, вдали отсюда. Там, где он не рискует встретить ни единого жителя своей деревни. Он позвонит Джамлиданупу и Сиринг, как только приедет, и все им объяснит. Конечно, это будет нелегко, но они поймут. Он пошлет им тридцать пять тысяч евро. Им и всей деревне, чтобы они выбрались из нищеты. И тогда они действительно поймут. А себе он оставит десять тысяч евро, себе и Мари, отныне нужно было думать о них двоих. Это будет их ковер-самолет в новую жизнь.
Честную, нормальную, достойную.
И конечно, в ней будет любовь. Наверняка.
Но когда он приехал в аэропорт Триполи, все планы, которые он мысленно построил, рассыпались как карточный домик. Последний самолет в Руасси-Шарль-де-Голль улетел накануне, а следующий будет только через два дня, а может, и позже – пока взлетную полосу не очистят от занявших ее повстанцев.
В старину индусы-пустынники использовали чалму, чтобы измерить глубину колодца. Впервые за много лет Аджаташатру снял свою, чтобы измерить глубину своего горя.
* * *
На то, чтобы очистить две бетонные взлетные полосы в международном аэропорту Триполи, ушло больше времени, чем предполагалось. Пришлось ждать пять дней. Пять нескончаемых дней, в течение которых Аджаташатру сидел, запершись в гостиничном номере, и выходил только для того, чтобы купить что-то перекусить. Когда ты влюблен, есть не хочется. А еще меньше хочется есть, если ты влюблен и находишься в стране, где идет война. Тогда можно вполне довольствоваться чипсами, конфетами, плитками шоколада. И еще хорошая горячая ванна.
Наверное, вы подумали, что, имея такие деньги, он вполне мог позволить себе лучшие рестораны в ливийской столице. Тогда зачем проводить пять дней, не выходя из аэропорта? Именно потому, что беспорядок, царивший в городе, не пробуждал у иностранца желания разгуливать по улицам с карманами, полными денег, в поисках гастрономического заведения. На улицах почти не было танков, и военные не заставляли иностранцев садиться на огромные рыболовецкие суда, чтобы высаживаться на итальянском побережье, как это было несколько месяцев назад, но Евродиснейлендом это тоже нельзя было назвать… А потом, то, что Аджаташатру Кауравы Пател увидел в порту Триполи, надолго врезалось в его память. Юный африканец, сползающий по стене, плача от бессильной ярости после того, как его ограбили рэкетиры. Нашел ли он деньги? Как использовал их? Где он сейчас? На эти вопросы никогда не будет ответа, но индиец хотел бы думать оптимистически.
После его ежедневных посещений терминала аэропорта стоявший там автомат по продаже сэндвичей постепенно пустел.
