— Это произошло очень просто, — продолжал Барбантон, видя, что Фрикэ молчит. — Когда мы плыли в пироге, Сунгойю всюду узнавали и провозглашали королем. Тут и я отчасти содействовал. Дело в том, что Сунгойя проведал, что в чемодане у меня прежний мундир, и заставил меня надеть его. Мундир — великое дело не только у нас во Франции, но даже здесь. Обаяние его колоссально. К нам отовсюду стали стекаться люди. Число приверженцев росло как снежный ком.
— Снежный ком и — негры. Хорошенькое сопоставление. Мне нравится.
— Так говорится. Одним словом, у нас собралось такое большое войско, что мы без единого выстрела вступили в столицу.
— Значит, дело сделано, и вам незачем больше здесь оставаться.
— Напротив, у нас еще очень много дел впереди. Мы, в сущности, находимся в осаде, хотя этого и не видно. Каждый час следует ждать нападения. Вот почему я и обнес все дома забором, а солдат ежедневно обучаю военным приемам. Мало победить, надобно упрочить победу.
— Это так, — подтвердил СуНгойя.
С французским языком он, покуда жил в нашей колонии, освоился настолько, что сносно понимал, о чем идет речь, хотя сам говорил с трудом.
— Хорошо. А что потом?
— Потом? Ну, мы будем покоиться на лаврах, будем охотиться, кататься в лодке, а когда кончится желтая лихорадка, вернемя на яхту… Полагаю, что на сегодня аудиенция закончена. Мы посидели на диване у его величества и, следовательно, сделались сановниками первого класса. Формальность немаловажная: нам все теперь будут повиноваться.
— Значит, я тоже вошел в состав здешнего правительства?
— Без сомнения, мой дорогой! Теперь у нас с вами полное равенство в смысле государственного статуса здесь.
— Причем никаких служебных столкновений у меня с вами быть не может, за это я ручаюсь. В военном отношении я охотно вам подчинюсь и буду все ваши приказания исполнять толково и аккуратно, не только за страх, но и за совесть. — Фрикэ все время говорил в шутливом тоне. — Однако мне бы хотелось отсюда уйти. Здесь козлом пахнет.
— Простимся и пойдем ко мне в хижину. Она рядом, дверь в дверь. У входа тоже стоит часовой.
— Надеюсь, теперь их будет два, хотя бы для того, чтобы не позволять любопытным копаться в моих вещах… Идем, стало быть? До свиданья, Сунгойя, до свиданья, милейший монарх. До скорого!
Уже третью неделю Фрикэ жил в туземном поселке. О неприятеле ничего не было слышно, но его присутствие чувствовалось.
Высылаемые ежедневно разведчики доносили всякий раз о встречах с подозрительными личностями. Не будь при нем двух белых, Сунгойя уже имел бы хорошую стычку со своим соперником.
Это военное перемирие, а точнее осадное положение вблизи невидимого врага, изводили пуще открытой войны. В особенности мучился Фрикэ.
Барбантон был невозмутим и уговаривал парижанина запастись терпением. Тот неизменно отвечал, что он и так уже слишком долго терпит.
Старый унтер все больше и больше входил в свою роль и принимал наполеоновские позы: то целыми часами держал руку просунутой между пуговицами мундира на груди, то упирался ею в бок, как император на старинной бронзовой колонне.
Во время ученья он то окидывал солдат орлиным взглядом, то пронизывал их взором насквозь. Давно уже он не был так счастлив. Понятно, что жалобы и ворчание парижанина были ему неприятны, потому что омрачали его радужное настроение.
Впрочем, надобно сказать справедливости ради, что он очень много сделал для усиления обороны.
Он научил негров не класть в ружье порох целыми горстями, так как ружье от этого только портится и даже может разорваться, не причинив при этом неприятелю ни малейшего вреда. Пули они стали употреблять свинцовые, а не железные и чугунные, вследствие чего стрельба сделалась гораздо действеннее.
"Генерал" обучил своих солдат шагу и другим строевым приемам. Для предстоящей битвы это не имело большого практического значения, но в смысле дисциплины — огромное, потому что приучало слушаться команды.
Негры обыкновенно сражаются по вдохновению, безо всякой тактики. Теперь стало ясно, что из двух враждебных отрядов одержит победу тот, который лучше будет повиноваться своему вождю.
Для парижанина дни тянулись бесконечно долго. Барбантон же говорил, что он и не замечает, как они летят.
Не желая останавливаться на полпути, старый унтер решил пройти со своими солдатами курс стрельбы, научить их рассыпаться в цепь и проч.
— Дайте мне десять тысяч таких солдат, как эти, и я вам берусь завоевать всю Африку, — сказал он однажды парижанину, приняв одновременно обе наполеоновские позы — и аустерлицкую, и такую, как на колонне.
— Очень хорошо, — отвечал не без досады Фрикэ. — Двиньтесь долиной Нигера до Тимбукту, покорите Сунгойе Массину, Гурму, Боргу, Сокото, Борну, Багирми и Вадаи. Захватите, пожалуй, мимоходом Дарфур и Кордофан. Дайте подножку абиссинскому негусу {Императору Эфиопии.}, пройдите долиной Нила и задайте перцу египетскому хедиву {До 1922 г. — официальный наследственный титул вице-короля Египта.}. Совершите все это, но только не томите меня здесь.
— С удовольствием, дорогой Фрикэ, но надобно подождать, когда у меня соберутся эти десять тысяч.
На это возразить было нечего. Парижанин умолк и стал ждать событий.
У него на минуту мелькнула жестокая мысль — оставить этого Александра Македонского из Судана на произвол судьбы и вернуться на яхту. Но разведчики все время доносили, что река заблокирована.
От скуки Фрикэ принялся учиться мандингскому языку.
Бывали, впрочем, и веселые минуты. Об одном эпизоде Фрикэ долго не мог вспоминать иначе, как задыхаясь от хохота.
Барбантону хотелось, чтобы его ополчение было как можно больше похоже на европейское войско. С этой целью он ввел чины.
Лаптот был сразу пожалован в капитаны. Другие воины, смотря по их толковости и деловитости, были произведены кто в сержанты, кто в капралы.
Сержанты и капралы — это еще куда ни шло. Но ведь они, как правило, отличаются от рядовых разными нашивками на одежде.
А если одежды нет?..
Оказывается, можно обойтись и без нее. Нашивки можно вытатуировать на руке, под плечом, и тогда унтер-офицерское звание останется за человеком на всю жизнь. Нашивки можно спороть, а татуировку не спорешь. Разжаловать, значит, будет нельзя.
Пожизненные, несменяемые унтера!
Фрикэ хохотал до упаду, едва себе челюсть не свихнул, а Барбантону это доставило несколько наивно-радостных часов.
Татуировку на теле господ унтер-офицеров производил все тот же мастер на все руки — лаптот, мечтая сам в недалеком будущем о роскошных штабс-офицерских эполетах.
