— Нарвался наконец! — одобрительно выпустил толстяк, к большему её изумлению.
Между тем немец, которого Беляев спрыснул водой, пришёл в себя. Увидав склонённое над ним лицо врага, он разом вскочил на ноги и, вцепившись в блузу Беляева, захрипел придушенным от ярости голосом:
— Под суд, под суд!.. В кандалы мерзавца!.. Вы все видели… Будьте свидетелями!
— Потише, потише, — холодно остановил его старший. — Потише, а то… подшипники разогреются. Тоном ниже, любезнейший! Вы, барышня, идите наверх. Мы одни справимся, — обернулся он к пассажирке. — За него я отвечаю, — прибавил он с ударением, заметив беспокойный взгляд её в сторону Беляева. — Идите спокойно.
— Ну-с! — холодно, железным голосом, которого от него трудно было ждать, обратился он к немцу. — Не будем терять слов. Дело ясно… Хотите заносить этот случай в журнал и протоколить?.. С его стороны, — кивнул он в сторону Беляева, — свидетелями я и та дама, с которой вы вели себя негодяем…
— Вы не имеете права! — прохрипел он. — Я обращусь к капитану, к властям в первом порту!..
— Скатертью дорога! — сказал толстяк. — А я, со своей стороны, представлю и тем и другому некоторые данные из вашей карьеры в России, которые мне случайно известны… Хотите?
— Я припомню вам это! — злобно прошептал немец упавшим голосом, направляясь к дверям. Проходя мимо Беляева, он обернулся и сказал голосом, от которого у человека более робкого кровь застыла бы в жилах: — А об этом субъекте мы всё-таки постараемся справиться у полиции в Генуе… О нём и об его… национальности.
— Ладно! — крикнул ему вдогонку толстяк. — Ладно! Чтобы у меня больше в машине баб не было!..
Беляев спустился в машину, по обыкновению, за пять минут до полуночи.
Он освоился с морскими обычаями ещё на «Лавенсари» и опоздать на вахту, заставлять усталого, измученного напряжённым вниманием товарища ждать себя, считал чуть не преступлением. После припадка бешеного гнева, пережитого по милости немца, он, сдавши дневную вахту, не выходя наверх, не раздеваясь и забыв об обеде, бросился на койку и заснул как убитый.
Подниматься наверх теперь уже поздно.
Утром «Фан-дер-Ховен» находился на траверсе Шербурга. За день сдались значительно к северу.
Капитан старался обойти подальше Гарнсей и Джерсей с их скалами и каменистыми банками и, оставив путь гаврских пароходов, прятался под английский берег. Это давало ему возможность меньше ломать курс, а главное, дальше уйти в океан, где вахты были спокойнее и в капитанской каюте не дребезжал ежеминутно звонок вахтенного с командирского мостика.
Беляев догнал в коридоре молодого штурманского помощника, спешившего также на свою вахту, и спросил положение судна.
— 16° W, 48° N с минутами, я думаю, — ответил тот на ходу. — Весело катим… В два либо около трёх курс, наверное, будем менять. Кстати, что там у вас вышло в машине сегодня?
— А что такое? — уклончиво переспросил Беляев.
— Я не знаю. Слышал, как Том, кочегар, бурчал что-то вашему товарищу, старшему механику, будто немец кричал на вас или что-то в этом роде.
— Н-не знаю… Ничего особенного не было. Немец постоянно кричит.
— Ну и слава Богу. Но всё-таки, что за мерзавец ваш немец! Вы знаете, он Тома ударил. Тот боится — места лишат: у него жена в больнице в Амстердаме, а то бы он ему показал. Ну да ничего. В Падангу придём или погодим до Батавии, там в первом же ресторанчике сосчитаемся. К немцу, кажется, у всех на пароходе текущий счёт есть…
— В Геную скоро придём?
— А чёрт её знает. В прошлом году я на «Фан-дер-Флите» ходил. Ходок такой же, зато капитан не нашему чета. Наш только на берегу с малайцами да с дамами герой. Да всё-таки, я думаю, придём по расписанию… Погода сейчас только того, подозрительная. Мне малаец сказал сверху.
— Туман или шторм?
— Ни то, ни другое. Говорит, на небе ни облачка и море, как зеркало. Да теперь уж не море, а океан.
— Что же вас тревожит?
— Да так, вообще… Я ещё не был наверху. Сейчас увижу. Если сильно захолодало, при такой погоде да в этих широтах на лёд не диво наткнуться.
— На вахте увидят… Небось и по телеграфу соседи сообщат, если поблизости встретят.
— Ну, на телеграф особенно не полагайтесь. Там такой тип посажен… Да с него и взыскать нельзя. Целый день банкирские депеши щёлкает. С нами человек десять американцев-банкиров.
— Эти куда?
— Кто на Суматру, кто на Яву… Около Палембанга новая нефть открылась, так вот туда. Они телеграфисту днём вздохнуть не дают.
— Но ведь в телеграфе должны быть двое?
— Должны! А экономия на что? Двоим и жалованье двойное надо, а этот за полуторное служит. Он сам на такое место норовил, где доходу больше. Он по протекции.
— Что за чёрт! — удивился Беляев. — Да у вас, кажется, всё здесь по протекции?
— А то как же? И я по протекции. Да и вы-то сами… тоже небось?
— Я? — обиженно хотел было возразить Беляев, но спохватился и, рассмеявшись, крикнул свернувшему к лестнице штурману: — Обязательно!..
Старший механик, тот самый, который объяснял Беляеву в первый день недостатки «Олимпика», встретил его с довольным видом.
— Похвально, похвально! Вахта — святое дело! На вахте минута за год идёт… Ну-с, всё в порядке. У щётки я вот эту шайбочку маленько прихватил, отставать стала. Тот трансформатор выключен до утра. Ну его совсем! Днём погляжу, что там засело.
Он тщательно вытер руки пеньковыми концами и направился к выходу. Потом что-то вспомнил и, вернувшись обратно, наклонился к уху Беляева с таинственным видом.
— А немца вы славно отделали! — прошептал он. — Добросовестно отделали! Жаль, что очухался. Живуч, собака. Мне Том говорил.
— Так-то так, а лучше, кабы поменьше об этом говорили.
— Он только мне сказал.
— Сказал вам, а Френкель слышал. Сейчас я его встретил в коридоре.
— Ну, ладно, ладно! Я скажу Тому. Вы не бойтесь. Тут все за вас.
Механик, сгорбив усталую спину, поднялся по лестнице, а Беляев, осмотрев динамо и провода, проверил распределение тока и выглянул через перегородку в машину.
Там, словно тени, неслышно скользили смазчики с длинноносыми жестяными маслёнками. Мерно кланялись мотыли, и мерно поклевывали парораспределительные клапаны.
Откуда-то, словно из самого цилиндра, вместе с поршнем выскочила коренастая, пузатенькая фигурка старшего инженера с маслёнкой в руке, в засаленной, выцветшей куртке.
Инженер приятельски кивнул Беляеву на его «под козырёк», закричал что-то на ухо машинисту и, поставив маслёнку на ступеньку кожуха, направился в отделение динамо.
