Короче, Черепаховые горы могли бы стать раем для натуралистов, охотников и путешественников, если бы лесорубы не разоряли их своими механическими пилами и если бы их не избрали пристанищем самые дерзкие контрабандисты, каких только видел мир.
Впрочем, вряд ли можно отыскать более благоприятное место для этого ремесла, а желающих заняться им всегда хватало: хотя дело весьма опасное, но приносит большие прибыли, да и возможность пощекотать себе нервы влечет многих любителей острых ощущений.
Контрабандное сообщение между Канадой и Америкой возникло совершенно естественным путем, ибо законно ввозимые товары облагаются громадными, можно сказать, неразумными пошлинами, которые в буквальном смысле слова душат торговлю.
Природа же, став невольной соучастницей людей, сделала все, чтобы помочь им, и в Соединенные Штаты потекли иностранные товары — английские, французские и немецкие, причем последние представляют собой наглую грубую подделку двух первых.
Итак, подведем итоги: соседство двух стран на гористом плато; легкий доступ с канадского направления, откуда переправляются товары, и почти полная невозможность установить эффективный контроль на американской стороне в силу крутизны гор; граница, проходящая через леса, озера, горные потоки, скалы и ущелья, которую можно определить только при помощи угломера и нивелирной рейки, — что достаточно трудно сделать даже днем, не говоря уже о ночи; множество потайных мест и укромных уголков, где легко спрятать и людей и товары… словом, даже половины этих условий хватило бы, чтобы контрабанда развивалась самым успешным образом. Неудивительно, что здесь возникло процветающее предприятие — совместная канадо-американская корпорация[104].
В благословенном 1885 году, когда Гелл-Гэп переживал период бума, корпорация также преуспевала, к радости своих акционеров, — среди них, уверяли злые языки, было немало таможенных служащих. Впрочем, в Америке их называют офицерами: титулы и звания размножаются здесь с такой же стремительностью, как все остальное, а потому чиновник, который получает должность в награду за политическую поддержку, не может оставаться простым таможенником. Он должен, как минимум, иметь офицерское звание.
В ту пору к Гелл-Гэпу, — ему вскоре предстояло получить название Девлз-Лейк-Сити — еще не была проложена ветка из Грен-Форкса, связанного железнодорожной колеей с международной линией Виннипег — Розенфельд — Миннеаполис — Чикаго. Миннинг-Камп стоял как бы на отшибе, и сообщение с другими городами Соединенных Штатов было весьма затруднено. Ближайшие американские поселения сами нуждались во всем необходимом, а до Канады, где имелось в избытке и товаров и продовольствия, добираться было не в пример удобнее.
Судите сами: от Гелл-Гэпа до Грен-Форкса, который был тогда всего лишь перевалочной станцией, — сто тридцать километров пути. А от Гелл-Гэпа до Буасвена, Делорена, Литл-Пембины и других богатых канадских поселений — только девяносто пять. К тому же в Грен-Форксе было хоть шаром покати; в Канаде же, особенно в Буасвене, самый радушный прием ожидал и путешественников, и их лошадей.
Вот почему дважды в неделю между двумя населенными пунктами курсировал дилижанс[105], на котором перевозили товары, а в случае надобности — и пассажиров. Более того: поскольку официальный почтовый курьер приезжал (или уверял, что приезжал) по вторникам и субботам из Грен-Форкса мертвецки пьяным, так что потерянные им письма усеивали всю дорогу, один промышленник нанял собственный дилижанс, чтобы надежно и быстро переправлять почту и людей из Гелл-Гэпа в Канаду и обратно. Во Франции подобная предприимчивость вызвала бы недовольные толки публики и ярость местной администрации. В Америке первый встречный может составить конкуренцию государственным службам и взять на себя ответственность за исполнение общественных обязанностей.
Это никого не волнует — главное, чтобы дело двигалось! Вперед — и никаких разговоров! Время — деньги.
Именно эта карета, запряженная четверкой крепких лошадей, достигла юго-западной оконечности Черепаховых гор и стала огибать их по просеке с пышным названием Главная дорога, как если бы то был государственный почтовый тракт.
Уже стемнело, наступила ясная студеная октябрьская ночь. Луна и звезды окутались легкой дымкой, что предвещало неминуемую бурю. Утомленные лошади тяжело дышали, и кучер слегка придерживал их, потому что предстоял подъем на крутую тропу. За ней начиналась канадская граница.
Было около десяти часов. Пассажиры, завернувшись в одеяла, дремали, хотя старый дилижанс потряхивало на ухабах и створки застекленных окошек глухо хлопали.
— Ни с места! — раздался вдруг властный голос.
Дорогу перегораживало бревно, а за ним прятался человек.
Кучер, увидев блеснувший в лунном свете ствол ружья, натянул поводья. Экипаж остановился.
— Пусть выйдут пассажиры, — продолжал тот же голос, — и, смотрите, без глупостей! Одно лишнее слово, и я стреляю!
Кучер, передав поводья ездовому, сидящему рядом с ним, ворча, спустился с козел.
— Черт бы побрал этих проклятых десперадос… Но своя голова дороже…
Пассажиры ничего не слышали из-за стука ставень и звона подрагивающих стекол, но проснулись, когда дилижанс внезапно встал, однако поначалу решили, что речь идет о самой обыкновенной поломке. Они с удивлением воззрились на кучера, который распахнул дверцу, держа в руке фонарь, и уже было посыпались вопросы, как совсем рядом раздался голос, грубо приказавший:
— Всем выйти! Руки из карманов!
Кучер вздрогнул, когда фигура человека в черной маске выросла у него за плечом.
Один из пассажиров инстинктивно схватился за кобуру пистолета.
— Оставьте это, ради собственной жизни! — вскрикнул с ужасом кучер. — Из-за вас всех перережут!
Пассажир, опомнившись, сцепил пальцы, словно желая показать, что у него и в мыслях нет сопротивляться насилию. Его спутники — их было четверо — пожали плечами с видом покорного равнодушия.
— Выходите! — прогремел голос, и в руке нападавшего сверкнул пистолет. — Руки вверх!
Пассажиры, освещенные фонарем кучера, стали по одному спускаться по железным ступенькам, подняв руки к голове и напоминая вдребезги пьяного рекрута, который намерен отдать честь и правой и левой.
— Однако, — прошептал кто-то на ломаном английском, — их всего лишь двое, а нас пятеро. Почему бы не…
Но человек в маске положил руку на плечо болтуна, и тот вдруг опустился на четвереньки, как будто чертика на пружинке вновь загнали в коробочку.
