Счет был на минуты и секунды, счет был потерян Гальченко — он не имел при себе часов. Но у опытного радиста, а он, несомненно, был уже опытным радистом, вырабатывается как бы некое особое шестое чувство времени. Словно бы где-то внутри, в мозгу вмонтирован крошечный секундомер, и он беспрестанно тикает. Внутренний этот секундомер подсказывал Гальченко, что прошло не менее двадцати минут с появления подлодки и начала артобстрела Потаенной.
Но и это тиканье, и грохот разрывов, и автоматно-пулеметная трескотня отдавались в наушниках лишь как аккомпанемент, отчасти даже приглушенный. Первую партию уверенно вел Тимохин.
Стремительный темп его морзянки еще больше убыстрился, Тимохин сегодня превзошел самого себя.
Но события сменялись с головокружительной быстротой.
Автоматно-винтовочная стрельба стала как будто ослабевать. Или это только показалось Гальченко? Кто же из двух автоматчиков выбыл из строя? Тюрин, Конопицин? Неужели сам Конопицин?
Но уханье гранат не умолкает. Самый отчаянный бой — ближний бой: гранатами!
С лопающимся звуком один из снарядов разорвался совсем близко от Гальченко. Яркая вспышка! Медленно оседает дым. Гальченко протер левой рукой глаза — правая в готовности замерла на радиотелеграфном ключе. Что это? Штабелей дров у дома, заготовленных на зиму хозяйственным Конопициным, уже нет. Впереди видно только море, а над взгорком, где стояли штабеля, медленно опадают клочья дыма, будто складки огромного траурного флага. Но ведь под штабелями — было укрытие, в котором находился Калиновский!
«Сигнальщик-наблюдатель выбыл из строя, — отстучал Тимохин. — Веду наблюдение за боем из окна».
Калиновский! Милый Калиновский! Чемпион по штанге и шахматист, лучше всех на посту придумывавший названия улиц для Порта назначения!
До самого последнего своего вздоха он вел наблюдение за немецкой подлодкой и докладывал по телефону Тимохину. Но, может быть, он только ранен, не убит?
Гальченко из его укрытия видно, как сверкают у края обрыва гневные вспышки коротких пулеметных очередей. «Короткие очереди? Галушка экономит диски!» — с замирающим сердцем догадался Гальченко.
Он подумал, что товарищи прикрывают его собой. Но в то же время он — последняя их надежда, резерв, который приберегают на самый крайний случай!
Только бы не наступил этот крайний случай!
Гальченко увидел, как над краем обрыва показались черные комбинезоны. Чаще засверкали из разлога вспышки наших пулеметных очередей! Экономить диски уже нельзя! Десантники подбираются к дому. Так их, друг Галушка, так их!
«Десант находится в нескольких десятках метров от дома. Бой продолжается», — доложил в Архангельск Тимохин.
Но где же обещанное звено самолетов? Наших летчиков над Потаенной все нет и нет.
Гальченко бросил нетерпеливый взгляд на небо. Пусто по-прежнему!..
Знал ли он, что до Потаенной от ближайшего аэродрома лету два с половиной часа? Нет. К счастью, не знал.
Но каково было в эти минуты нам в штабе! Поверьте, иной раз куда легче самому участвовать в бою, сколь бы он тяжел ни был, чем вот так, на огромном расстоянии, следить за ним, вникая во все его перипетии, отчетливо их представляя себе, и не иметь возможности оказать помощь нашим людям, хотя помощь эта нужна немедленно.
Вероятно, Гальченко понял бы меня, хотя я никогда не заговаривал с ним на эту тему. Ведь он в какой-то степени был в сходном с нами положении. До поры до времени вынужден был следить за развертывавшимися перед ним, как на экране, событиями, не принимая в них участия, только держа в готовности палец на радиотелеграфном ключе.
Бездействие для его импульсивной натуры было непереносимо.
Гальченко рассказывал, что ему часто снится этот бой. Краткосрочный, да, но как же долго тянется он во сне — нескончаемо, мучительно долго! И — так всегда бывает в кошмарах — Гальченко бессилен чем-нибудь помочь своим товарищам. Плотно зажат окружившими его серыми валунами и полусгнившими черными сваями, не может пошевелиться, обречен лежать, видя и слыша, как товарищи его сражаются и умирают всего в двухстах метрах от него.
Чтобы не мешать Тимохину, соседние посты наблюдения и связи — соседние, но находящиеся, учтите, на расстоянии трехсот — трехсот пятидесяти километров — замолкли, будто притаили дыхание. Наисрочнейший разговор идет вдоль линии, причем самыми короткими репликами — только между Потаенной и Архангельском!
Один из лучших радистов штаба — Гальченко его узнал по «почерку» — торопливо выстукивал:
«Потаенная! Потаенная! Помощь вам выслана!»
Узнает ли об этом мичман Конопицин, если он еще жив? Сейчас он отбивается гранатами от подбирающихся ползком со стороны причала гитлеровцев!
Гальченко привстал было с земли и сразу же опять опустился на нее. Куда это понесло его? Ведь его место — здесь! Он в резерве! Его приберегают на самый крайний случай!
Внезапно артобстрел прекратился. Плохой признак! Значит, десантники уже проникли на территорию поста. Орудийный расчет, который прикрывает с подлодки десантников, штурмующих высоту, опасается бить по своим!
Замолчал в укрытии ручной пулемет. Галушка? Неужели?
Да! Слышна только яростная перебранка автоматов.
Между горящими постройками замелькали черные силуэты.
«Очередью из автомата подожжена крыша дома, — бесстрастно доложил Тимохин. — Согласно инструкции приступаю к уничтожению секретной документации».
Нервы Гальченко были так напряжены, что на мгновенье ему почудилось: он рядом с Тимохиным! Вот, сдернув наушники с головы, старшина неуклюжим прыжком метнулся в комнату Конопицина, зашиб колено о стоявшую на дороге табуретку, с проклятьем выдернул из-под подушки брезентовый портфельчик. Хромая, поспешно вернулся к своему месту у рации. Наушники снова надеты — и невообразимо далекий Архангельск словно бы стал ближе!
«Потаенная! Потаенная! От устья реки Мутной направляются вам на помощь два сторожевых корабля. Повторяю…»
Ну, конечно, Конопицин забыл оставить ключ от портфеля! Придется взламывать замок! Где зубило? Ага, вот оно! Из портфеля Тимохин поспешно выхватывает таблицы условных сигналов, ключ к цифровому коду, последние метеосводки, еще что-то. Рвет это на мелкие куски и швыряет на пол.
Все? Нет, не все. Со стола старшина снимает свой вахтенный журнал, документ тоже чрезвычайной важности, и аккуратно разрывает его вдоль, потом поперек. Теперь все! Гитлеровцам нечем поживиться на развалинах поста!
Тимохин чиркнул спичкой, и у ног его вспыхнул маленький костер, подобие того огромного костра, который полыхает вокруг.
