— Явился!..
Гошин смотрел, грозно шевеля бровями.
— Не пугай, — сказал я, остановившись на последней ступеньке трапа. — Две порции рубану!
— И посуду помоешь.
— Помою.
Боцман сказал тем, кто пообедал:
— Пошли, пока время-то есть…
Я шагнул в сторону.
Они выбрались на палубу — позагорать. За столом остался один Андрей. Он тоже недавно сменился с вахты. Сидел, допивал свой компот.
Я сел напротив, налил из бачка полную миску борща:
— Счастливые люди певцы, правда?
— То есть?
— Одарила природа голосом — и на весь мир слава.
Андрей поперхнулся.
— Мудрец!.. Тебе известно, сколько Собинов работал над ролью Фауста! Десять лет!
— А ты откуда знаешь?
— Знаю, — сказал Андрей и задумался, потирая горбинку на носу.
Гошин собрал со стола грязную посуду, покачал головой:
— Десять лет! Ай-ай-ай!..
И понес посуду на камбуз.
— Я не мудрец, а кутенок, — сказал я.
— Обиделся?
— Очень надо!
— Кутенок — это хорошо…
Андрей смотрел на меня без усмешки, продолговатое лицо его было задумчиво.
— Кутенка все любят… За оптимизм. Никто ему хвост еще не прищемил — вот этот хвост и дрожит от восторга. По любому поводу. И человек примерно тоже так, пока его не стукнуло, пока он только радуется жизни, а не вмешивается в нее. Потом щенячьего оптимизма меньше… Тебе бы еще не вмешиваться, если бы не война.
— Я виноват, что позже тебя родился?
— Ни в чем не виноват.
— А откуда ты про Собинова знаешь?
— От Владлена Арнольдовича, — сказал Андрей.
Вышел кок.
— Про посуду не забудь.
— Ладно.
— Пойду пулемет почищу. Нет-нет да заест этот «арлекин»!
— «Эрликон»! — улыбнулся Андрей. — Не путай…
— Все равно не по-русски.
Гошин затопал по трапу наверх.
Он, по боевому расписанию, — пулеметчик…
— Никогда не слышал про Владлена Арнольдовича! — заметил я, принимаясь за второе.
— Я в восьмом классе учился во вторую смену, — сказал вдруг Андрей и переставил с места на место пустую кружку. — Помню, иду после школы по городу. Гололед, ветер с Волги… Деревья на бульваре обледенели, ветками стучат, а над ними луна, как медный таз. Взять ледышку — добросишь, и она загудит. — Он улыбнулся. — Здорово? Я смотрю на луну, спотыкаюсь и арии пою. «Куда, куда вы удалились?» Кутенок был… Так и доспотыкался до музыкальной школы. Ты что?
Я чуть не поперхнулся котлетой.
— Нет, ничего.
В люк врывался плотный солнечный свет, где-то изредка поскрипывало; казалось, раскачивается сноп лучей, а не катер; было слышно воду — как она журчит неподалеку.
— Принял меня профессор, маленький седенький старикан, и привел в огромную комнату. Рояль, темные шкафы, люстра, портреты композиторов по стенам. Святая святых…
Андрей смотрел на меня, а я никак не мог выбрать момент, чтобы прокашляться.
— Что?
Я кашлянул.
— Хорошо рассказываешь.
— Хорошо помню, — сказал он и замолчал.
— А дальше?
— Ну, пока я оглядывался, профессор исчез. Нет его. Вдруг слышу: бам!.. Он сидит за инструментом, его и не видно. «Пропойте, пожалуйста». Надо было повторить этот звук голосом. Я повторил. Потом другую ноту, третью… «Идите сюда», — говорит.
— Владлен Арнольдович?
— Ну да. Подошел. Он опустил крышку, побарабанил по ней пальцами: «Повторите, пожалуйста». Тоже повторил. «Пишите заявление». Я тут же написал, а он — резолюцию: «Слух и ритм очень хорошие». А сколько потом возился? Месяц только и делал, что смычком по струнам водил…
— Каким смычном? Ты же петь учился?
— Кто тебе сказал? На скрипке играть, а не петь. Петь… Нет, на скрипке играть! Была такая мечта… Сто потов с меня профессор согнал за этот месяц. А подумать, что сложного? Стоишь, опираясь на левую ногу, правая — расслаблена. И надо смычком водить так, чтобы кисть руки плавно переходила из одного положения в другое. Вот, видишь?..
Я посмотрел на его руки.
Андрей пошевелил пальцами.
— Забыл… Профессор что-то говорил — на каких-то пальцах у меня должно было здорово получаться, когда научусь.
— Научился?
— У меня на скрипке то и дело стоечки ломались, — сказал он. — Знаешь, такая стоечка, на которой струны натянуты? Ее ведь приладить надо уметь, чтобы звук был чистый и правильный. Притереть. А у меня братец есть — пацан. Как ему ни втыкал, чтобы не хватался за скрипку, — нет, лезет и ломает!
Нос у Андрея морщился.
Я попробовал представить себе, как он водит смычком. Весь в черном, накрахмаленные манжеты, как снег, а руки загорелые. Не на штурвале руки — на скрипке…
Андрей увидел, что я улыбаюсь, но не понял, почему.
— Знаешь, что такое младший брат?
— У меня сестренка…
— Тебе легче! — сердито сказал он и встал из-за стола.
Я остался один. Покончил с компотом.
И опять шторм.
Океан будто вывернуло наизнанку.
Это уже на пути к Исландии. Но пришлось держать не по курсу, а прямо на волну — иначе перевернуло бы.
На третий день шторма, когда Федор сменил меня на вахте, я увидел с палубы катер, который шел за нами. Его так положило на борт, что колпаком локатора на верхушке мачты он коснулся воды.
Потом исчез.
Я уже добрался до люка в кубрик и, вцепившись во что-то, глотая горечь, ослепленно смотрел туда, где только что был корабль, а теперь лезла к небу вспухшая вода.
На хребте этой водяной горы показался колпак локатора, мачта и весь исчезнувший было катер. Он шел за нами.
Мы, наверное, тоже исчезали, если смотреть со стороны, Я подумал, что лучше не смотреть, приготовился нырнуть в кубрик. Вода ударила мне в спину, потом в грудь, и я загремел по трапу вниз. Когда поднялся, люк был уже задраен.
— Ходить можешь? — спросил боцман.
— Аж мачты по воде чиркают, — пробираясь к койке, пробормотал я.
— Цирк…
Надо было переодеться.
Я достал из рундука сухое белье и свитер. От него пахло деревней. Вернее, фермой… Странный это был запах — и чужой, и знакомый, а главное — такой неожиданный, что не верилось.
Я оделся, лег. Закрыл глаза.
Саднило правое колено и оба локтя.
Пустошный сидел за столом, один сидел. Ждал: скоро должен был прийти с вахты Андрей. Боцман расспросит его, что и как, потом отдохнет еще немного и пойдет в рубку постоять с командиром. Знаю…
А мне сейчас и не подняться — умотало.
Я натянул на нос ворот свитера, понимая, что ни разу еще так не тосковал по земле.
