Дребезжащий голос из темноты выкрикнул:
— До каких пор вы будете морить меня голодом?
— До тех пор, пока вы не сообщите мне берендеевского ключа.
— Сообщить вам, чтобы вы после этого застрелили меня, как собаку?
— Наоборот, вы тотчас же получите деньги и паспорт для проезда в Финляндию.
— Не верю.
— Как знаете.
Вадим помолчал.
— Я ухожу.
— Чорт побери, сегодня крыса почти отгрызла мне ногу…
— Это ваше дело.
— Вы предательски, обманом захватили меня, главного инициатора и творца заговора, вы подрываете наше общее святое дело из-за личных интересов, из любви к женщине!
Вадим возвратился в комнату.
Длинный продолжал прерванный разговор.
— Но покамест барон не вернулся, самое присутствие наших памирских друзей бесполезно. Берендеев же владеет только половиной изобретения.
Вадим улыбнулся.
— Я почти убежден, что наш химик доведет операцию до конца. Итак, вы едете на телеграф? Идемте.
Из особняка вышли две фигуры по направлению к Арбату.
Таким образом из этого особняка тянулся клубок самых странных и запутанных событий. Совсем особыми качествами должен был обладать тот, кому суждено было их распутать. Серьезный, быть может, заговор удобно крылся за бредовой завесой. Ведь недаром ответственные работники только смеялись и махали руками при упоминании об этом заговоре. Им он представлялся сумасшествием или анекдотом. И вот этот анекдот готовился — быть может, больно укусить Советскую власть. Настоящим противником этого заговора мог, пожалуй, стать только человек, сам склонный к некоторой фантазии и преувеличению. Человек, чье неискушенное опытом сознание приняло бы без сопротивления существование таинственного яда и загадочного химика на Памире и еще тысячи тому подобных вещей.
Чье комсомольское воображение мирно хранило бы рядом с тезисами Коммунистического Манифеста головоломные приключения любимого Пинкертона. В то же время исполненный революционной решимости и самоотвержения. Обладающий решительной свежестью восприятия, с гадливостью отвергающий садическую подоплеку, бредовую Россию кокаина и Мережковского.
И такой противник у заговора уже существовал. Более того, на Арбате, он уже стоял за спиной заговорщиков. Имя же ему было Точный. Товарищ Точный.
Не так давно друг и сожитель по комнате товарища Точного, знакомя его со своею сестрою (все трое будущие рабфаковцы, тогда студенты впервые открывшего двери для всех университета), сказал:
— Живой чекист.
Причем товарищ Точный вспыхнул и ответил:
— Я выполняю техническую работу.
Действительно, он покамест подшивал бумаги в кабинете товарища Т.
В этот день он пробирался с грудою книг по Арбату. Метель, одна из последних в этом году, сыпала в лицо горстями снега. Между горстями снега доносились слова:
— …комиссары, красногвардейцы, члены совдепа!
— Дребедень!
Точный машинально уже прислушивался.
— …и привезли два ящика опиума. Стоило это им… Пропуск.
И опять.
— …погрузили на автомобиль и доставили к…
Точный встрепенулся.
— Да это кто?
Два. Один пониже. Другой высокий.
— Выручка в сотнях тысяч. Риск по-прежнему незначителен. За вычетом организационных и транспорта…
На Арбатской площади обе фигуры остановились.
— Здесь мы расстаемся.
— Да, и надолго…
Жали руки.
— А постоянно…
— Отныне я буду обретаться у Мурмана…
— А я в Памир…
Расстались. Точный пошел за высоким. Вдруг высокий вскочил на извозчика.
В голове Точного мелькнуло:
— Задержать, следить…
Извозчик быстро удалялся.
— Пойду за низким.
Бобровый воротник низкого удалялся в направлении бульвара. Точный моментально его нагнал, заглянул:
— Чорт побери, не тот…
Извозчика и след простыл. Настоящего низкого тоже не было в помине.
— Упустил! Кому же я теперь расскажу, засмеют…
Стоял на углу Воздвиженки в недоумении. Мысли нарисовали стройную картину.
— Явная контрреволюция, плюс запрещеннейшая торговля наркотиками, плюс Мурман, плюс Памир. Значит Мурман-то Памир существует? Бежать, сообщить товарищу Т. немедленно!
И сразу же остыл.
— Что сообщить? Два слова, долетевшие с ветром. Все равно не обратят внимания. В Мурман-Памир никто ведь не верит.
И тут же назрела героическая решимость.
— Он должен, он обязан довести дело один самостоятельно до конца!
Хотя в хозяйственном отделе Глав… снаб… пром… и т. д. было и не так морозно, как в Секретариате (где перья пристывали к чернильницам), но все же сидеть было трудно.
Дора Яковлевна куталась в бархатную шубку, ручки в рукава, лицо спрятано в пушистый воротник. Ровно одиннадцать часов. Промокательная бумага на столе прикреплена аккуратно кнопками. Бумажек никаких, все чисто и на месте. Просеребрился в холодной тишине звонок. И серебристым голоском Дора Яковлевна:
— У телефона! — Я, я…
— Уже? Образчик? — Сейчас. — Хорошо, сейчас же… — Здесь же. Жду… — Да, да… Трубка повешена. Но губки Доры Яковлевны дрожат, движения отрывистые. Вообще неспокойна.
— А это, ах, да, опять… Тут же за плечом вплотную густые сросшиеся черные брови и огромные же черные, наивные и вместе такие сверлящие глаза: товарищ Мартьяныч. Надоедливый. А главное: глаза эти — сидит в противоположном углу, а оглянется и, кажется, что глаза эти с бровями тут вот, рядом.
Комсомольца Мартьяныча, верзилу с красным, как бы всегда с мороза, лицом, сидевшего с Дорой Яковлевной один на один долгие месяцы в этой нетопленной комнате, считала Дора Яковлевна своим заклятым врагом.
Вот и теперь. Мартьяныч уже пристает!
— Товарищ Якобсон! Товарищ Якобсон! Кто это вам звонил по телефону?
— Да оставьте, пожалуйста, товарищ Мартьяныч, что вы, право? Это мое личное дело…
— Вы могли бы дома устраивать ваши личные дела!
— Вот еще…
Неслышно ступая, вошел человек в теплой бекеше, с мягким кенгуровым воротником, неслышно притворил дверь, взглянул вопросительно.
— Сюда, сюда…
Вошедший и Дора Яковлевна забились в самый угол, шепчутся, ничего почти не слыхать. А все-таки долетает:
— …Сейчас же, сейчас же понесу и предложу…
— …Машины нет, нет, я не могу достать, мне теперь не дают.
В голове товарища Мартьяныча:
— Вчера клянчила у Розанова машину, говорит — привезти из деревни картошку, не дали ей.
— Но без машины… Откуда же я… Но крупные комиссионные…
