Тот с сомнением оглядел собственные руки, напрочь лишенные мышц.
— А кальян мне дадут покурить?
— Кальян? — удивился майор. — Зачем тебе кальян?
— Для просветления. Я видел в одном фильме: там главный герой перед дракой всегда делал пару затяжек…
— Сделаешь, — добродушно обнадежил его Силин. — С твоей зарплатой да алиментами двум женам как раз на пару затяжек и хватит…
В кармане у Алеши заливисто пропел телефон.
— Да, — сказал «сыщик» в трубку виноватым тоном. — Прости, милая, задержался… В кабинете у Оленина… Нет, не вру, хочешь — спроси у него сама. Нет? Значит, все-таки веришь? — он расплылся в улыбке. — Заметано, буду через пятнадцать минут. Успею, товарищ майор меня и подбросит, — Алеша вопросительно посмотрел на хозяина кабинета. Тот развел руками: как, мол, я могу отказать столь ценному сотруднику…
Уже внизу, при выходе из здания управления, Алешу настиг второй звонок.
— Наташ, — проговорил он с ласковой досадой, — ну я же обещал, через пятнадцать ми…
— Алексей, простите, это Айлун… Я хотела извиниться: я ведь в самом деле перепутала… Точнее, неправильно запомнила.
— Что именно?
— Надпись на фургоне. Понимаете, я только сейчас увидела и сообразила…
— Подождите, — попытался остановить «сыщик» поток слов. — Где вы находитесь?
— На вокзале. Провожаю тетушку обратно в Коканд, у нее поезд в 20.10. Скажите, мы могли бы завтра встретиться? Правда, с утра мне на работу, но потом…
Короткие гудки.
— Алло, — рассердился «сыщик». Нажал кнопку, пытаясь вернуть номер последнего вызова — тщетно.
— Ты что застрял? — спросил Оленин, открывая дверцу служебной машины.
Алеша пожал плечами и бессвязно пояснил:
— Разъединили…
Связь налаживаться не хотела. Айлун огорченно подумала, что нужно было позвонить Алеше сразу, но сразу это сделать не получилось: сначала к ней привязались двое представителей какой-то фирмы в громадных, метра по два, поролоновых прикидах, изображающих упаковки с их продукцией (ей самой приходилось несколько раз гулять по перрону в чем-то подобном — рекламировать шаурму из хозяйского киоска). Затем она помогала тетушке Фатиме расположиться в купе, расставляла по местам ее вещи и облачала в халат и тапочки перед дальней дорогой. Попутно приходилось выслушивать ее упреки по поводу того, что жених Айлун так и не пожелал навестить их в общежитии и познакомиться с ближайшей (хорошо, пусть не ближайшей) родственницей невесты. Айлун пообещала, что не позднее чем в начале осени сама привезет Дениса в Коканд, дабы тот мог познакомиться со всей многочисленной родней сразу. Тогда можно будет вынести столы с угощением прямо во двор, под старые липы, на то место, где когда-то сгорел домик одноглазого Автандила («кстати, Мариам получила от него письмо — он живет в своем ауле, откуда выгнали-таки всех неверных, правда в той войне он потерял руку и второй глаз, так что Мариам уже продает комнату и вещи, чтобы ехать к мужу, — клянусь Всевышним, более счастливой женщины я в жизни не встречала…»).
Наконец девушка вышла из вагона. Тетушка еще говорила что-то сквозь толстое стекло — Айлун не разобрала слов, но на всякий случай улыбнулась и помахала рукой, когда поезд тронулся. А потом вдруг потеряла равновесие. И подумала, глядя на стремительно приближающиеся рельсы: это какой-то припозднившийся пассажир налетел на меня сзади. Глупенький, куда же теперь спешить, ведь двери вагонов заперты, на ходу не вспрыгнешь…
Осень 1937 г. Бутырская тюрьма, блок А.
— Расскажите о ваших отношениях с Виктором Спиридоновым.
Некоторое время я молчу, размышляя, как бы лучше ответить на вопрос следователя.
— Я бы не назвал их близкими — во многом наши взгляды не совпадали… Но это в основном касается чисто профессиональных аспектов. Я бывал на занятиях в «Динамо», где он преподавал, знакомился с его системой самозащиты… В ней довольно много недостатков. Я бы сказал, он слишком вольно трактует основные принципы джиу-джитсу, которое, может быть, изучал у не очень опытного наставника. Я тоже не сторонник слепого копирования — кое-что в классическом дзюдо мне кажется архаичным и ненужным. Но то, что японские мастера придают первостепенное значение подножкам и подсечкам, я считаю правильным. К тому же…
Некоторое время я объясняю достоинства и недочеты различных систем самозащиты, даже увлекаюсь и вскакиваю с места, пытаясь показать это более наглядно, но Порфирий Петрович останавливает меня мановением руки: надо помнить о своем положении подследственного. Никаких резких движений, никаких провокаций — я все еще свято верю, что причина моего ареста лежит в этих самых профессиональных разногласиях меж двумя мастерами, двумя коллегами по цеху (я даже допускаю, что сам Спиридонов не опускался до доноса на меня — возможно, постарался кто-то из «преданных учеников» — его или моих…).
Со Спиридоновым судьба впервые свела меня в Москве, в марте тридцатого года. Мы встретились в коридоре спорткомитета, и… трудно объяснить почему, но он сразу и активно мне не понравился. Нас представили друг другу, мы перебросились парой фраз и разошлись. И одновременно оглянулись: мне померещилось некоторое высокомерие в его взгляде — так, поди, он в детстве, в папочкином имении, смотрел на дворовых ребятишек. А потом, будучи штабс-капитаном, — на немытую солдатню в окопах. «Белая кость», — подумалось мне с усмешкой. В наше время, дорогой мой, это скорее недостаток, чем достоинство.
Я довольно много знал о нем, успел навести справки. Бывший кадровый офицер, воевал в Маньчжурии, после революции тачал сапоги в маленькой каморке на Фонтанке. Как военспец был приглашен к сотрудничеству с Советами, принял его и был направлен сначала на курсы допризывной подготовки, а затем — в спортобщество «Динамо», обучать работников УГРО и НКВД. Разработал собственную боевую систему — основанную на японских корнях, но довольно самобытную. И напичканную приемами, которые во времена моего детства в Алек-сандровске назвали бы подлянками. Что тоже заставило меня поморщиться: его наука предназначалась не для открытого боя и уж тем более не для борцовского ковра — скорее, для ночной диверсантской (или бандитской) вылазки. Приблизиться, незаметно ткнуть в нужное место и также незаметно уйти либо спровоцировать на атаку — и поймать на жесткий перелом кисти, или предплечья, или шейных позвонков… Подобное практиковалось и в дзюдо, но лишь когда противник отказывался сдаться, а в спортивных схватках вообще исключалось. Здесьже, если запретить все опасные для жизни приемы, оставалось только стоять столбом.
