В эту минуту патер позвал её, и она обернулась. Он стоял возле одной из дверей. В левой руке у него был подсвечник с тремя свечами, а правой он делал приглашающий жест. Они прошли в следующее помещение, и следом же юркнул фонарщик и проворно стал зажигать огонь и здесь.
Адония ахнула. Вдоль стены, на невысоком помосте, стояли раскрытые сундуки. В них тускло светилось золото, обрызганное блеском самоцветных камней. Над ними, так же вдоль стены, тянулся слегка наклонённый планшир, в котором ровными столбиками были уложены золотые монеты.
— На имеющиеся у нас деньги, — гордо выговорил монах, — можно нанять пару хороших армий для пары немаленьких государств.
— Я читала в нескольких книгах про сокровища, — заворожённо проговорила Адония, — но никогда не думала… Что такое может быть в самом деле!
— Всё это — наше. Моё, капитанов, простых фехтовальщиков. А теперь и твоё тоже. Любой из нас в любое время может прийти сюда и взять столько, сколько потребуется. Без счёта.
— И никто-никто не считает?
— Считают, только когда приходит время выплачивать жалованье наёмным работникам. Учителям, поварам, конюхам. Кузнецу.
— Стекольщику, — подсказала Адония.
— Да, и стекольщику.
— А я когда-нибудь научусь обращаться с деньгами? Например, поехать в город и что-нибудь там купить?
— Непременно научишься. Твоего учителя я отпустил домой, на каникулы. Так что и ты три месяца сможешь попутешествовать. С Глюзием, например. Ну, и ещё будет пара бойцов в сопровождающих. Пора, пора тебе посмотреть большой мир.
— Ах, как чудесно!
— Да. Но осенью снова начнутся уроки.
— О, патер, я так люблю уроки!
— Я знаю.
Они вышли назад, в ромб зала. И здесь Адония увидела, для чего нужны были эти столы. Беспорядочными грудами были вывалены на них кольца, перстни, золотые цепочки и цепи, нити жемчуга, кубки, посуда, ларцы и мешочки с монетами, золочёное оружие, мех, шёлк, атлас.
— Возле южного берега, патер, — сообщил кто-то из капитанов, — встретили уходящего с добычей пирата. Вот, посмотрите, что нашли в его трюмах!
Двое, натужно кряхтя, притащили большую квадратную раму, забранную парусиной. Раму прислонили к стене, парусину срезали — и Адония вскрикнула от неожиданности. Большая, в три её роста картина, обрамлённая массивным позолоченным деревом, являла невыразимо нежный пейзаж с водяной мельницей и краем домика, красная черепичная крыша которого просвечивала местами из-под обвивших весь дом виноградных лоз. Янтарно-оранжевый виноград крупными коническими гроздьями свисал в проёме окна с приоткрытой резной ставней. Возле водяного мельничного колеса сидел, оперевшись на выставленные за спину руки, медноволосый босой пастушок. Взгляд его задумчивых серых глаз был направлен на бегущую воду. Весь этот чудесный уголок благодатной земли был залит мягким солнцем.
— Таких больших — две, — громко пояснил кто-то, — а ещё средних и меньше — двадцать четыре.
Стали вносить и расставлять вдоль стены другие картины. Адония, изнемогающая от волнения птичка, металась от рамы к раме, приседала, вставала, вскрикивала, всхлипывала и, не пряча наполненных слёзками глаз, говорила:
— Какая красота! Смотрите, какая красота! Смотрите, смотрите!
— А девочка-то и впрямь с живинкой, — негромко произнёс кто-то.
Адония не расслышала, а патер, повернувшись на звук голоса, многозначительно поднял палец.
Прошёл не один час, но Адония забыла о времени. Как заворожённая, обойдя все остальные картины, сидела она на каком — то стуле напротив той, с водяной мельницей, и, не отрываясь, смотрела. Такое счастье было на её лице, такое благоговение, что никто, без всяких на то указаний, не заступал и не заслонял от неё картину. Даже очень тяжёлые предметы обносили вокруг.
— А вот это действительно роскошь! — вдруг громко проговорил патер.
Адония на миг оглянулась, посмотрела на поблёскивающую лаком и обтянутую чем-то вызывающе красным мебель, и снова вернулась к задумчивому пастушку.
Очнулась она от тишины. Встрепенувшись, глянула вокруг себя — и увидела, что всё из повозок перенесено, работа закончена, а все стоят молча и смотрят на неё, и на суровых обветренных лицах бродят улыбки.
— Кажется, я знаю, что следует сделать, — торжественно проговорил Люпус. — Завесьте-ка её обратно парусиной, джентльмены, на улице дождь, и отнесите в залу к нашей юной наследнице.
— Ах, патер! — вскрикнула потрясённая девочка.
— И, кто-нибудь, — добавил довольный монах, протягивая Адонии руку для поцелуя, — скажите поварам, что обедать будем в северном бастионе. В кают-компании.
С колотящимся сердцем, не чувствуя — дышит она или нет, хлопотала Адония вокруг рамы. Картину наклонили, чтобы прошла под свод коридора, тяжело топая, понесли, и объявленная наследница, уцепившись за свисающий край парусины, топая ботфортиками, принялась помогать.
Как удачно оказалась выдвинута кровать! Как раз возле свободной панели стены и поместилась картина. Цынногвер осторожно снял парусину, отступил, вытирая пот. Встретив короткий взгляд синих глаз, поклонился.
Все, и Адония тоже, обедали на втором этаже, в капитанской. Но девочка ничего не ела. Она только сидела среди капитанов, за общим столом, и не переставая теребила свой хлыстик. Задумчивая улыбка светилась на её лице.
Отобедали, и повара проворно утащили посуду.
— Ну что же, — произнёс Люпус. — Добыча хорошая. Расписывать поровну, на всех?
— Наверное, так, патер. Поход этот был общим.
— И пирата встретили вместе?
— Да, и его.
— Ну, картины и утварь оценим потом, — как бы советуясь, проговорил монах. — Сейчас считаем только чистое золото.
Он подошёл к стене, потянул за витой свисающий шнур. Отъехала в сторону тяжёлая бархатная портьера. За ней, на стене, открылся деревянный, окрашенный чёрной краской планшет. Вверху на нём были нанесены имена — всего с дюжину, а под ними, в столбики, выписаны какие-то цифры. Люпус взял мел, дописал к трём столбикам, к цифрам внизу, ещё по одной. Отошёл. Подытожил:
— А всё-таки Джованьолли на первом месте. Пока. Как видим, торговля ромом — прибыльнее, чем морские походы!
Он через минуту ушёл. Мужчины, их было в кают-компании шесть, достали трубки, табак. Вздохнув, Адония встала из-за стола.
— Примите мою благодарность, джентльмены, — проговорила она, — за доставленный праздник.
— Для нас истинное удовольствие — доставить вам праздник, ваше великанство, — почтительно, с потешно серьёзным лицом ответил Филипп.
— Что, рассказали уже? — рассмеялась Адония. И вдруг, сгоняя улыбки с весёлых лиц, строго спросила: — А кто выиграл-то в прошлый раз? Табакерку — Цынногвер или великанство — Филипп?
