Суд начался в шестнадцать часов. За столом, накрытым кумачом, находились члены партизанского суда.
Председательствующий Тыдык объявил, что Пронтек обвиняется в тяжелых преступлениях, совершенных в Михуве в дни фашистской оккупации города, и предоставил слово партизанскому обвинителю.
— Перед вами, граждане судьи, — громко начал обвинитель, еще совсем молодой худощавый человек, в прошлом студент-юрист, — стоит преступник особого рода. Он чинил бесчинства на нашей польской земле, издевался над женщинами и детьми, расстреливал без суда и следствия ни в чем неповинных мирных жителей. Взгляните на него. Он потерял человеческий облик. Жители Михува могут привести не один пример преступной деятельности этого садиста...
— Я скажу, пан прокурор, — поднялся со своего места мужчина в черных очках. — Можно мне?
Председательствующий ответил:
— Можно, говорите. Только подойдите поближе.
— Стасек, проведи меня, — мужчина обратился к сидящему рядом белоголовому мальчишке, давно не стриженному, в полинялой голубой рубашке с клетчатыми заплатками на плечах и на локтях.
Стасек, взяв свидетеля за руку, провел его к столу.
— Пусть простит пан прокурор, что я его перебил... Я давно знаю Казимира Пронтека. Очень давно. Он свой человек в Михуве, «по-свойски» с нами и расправлялся... Смотрите...
Мужчина снял очки и присутствующие на суде вместо глаз увидели две глубоких впадины.
— Это Казимир Пронтек выколол мне глаза.
Из публики понеслись возгласы:
— Убийца!
— Повесить его!
Слепой рассказал все по порядку, как его обвинили в сочувствии партизанам, как над ним издевались Казимир Пронтек и его шефы.
Когда свидетель сел на место, обвинитель, обращаясь к судьям, произнес:
— Фашистам не должно быть места на земле! Смерть им!
По парку гулко прокатились аплодисменты.
Суд закончился уже при электрическом свете. Он удовлетворил просьбу партизанского обвинителя и жителей Михува. Казимира Пронтека приговорили к расстрелу и тут же в парке привели приговор в исполнение...
Окружив город прочной вооруженной охраной, которая заняла удобные позиции в лесах и кустарниках, в оврагах и ручьях, на скатах высот и за пригородными строениями, партизаны удерживали Михув трое суток. А на четвертые утром, когда солнце только что выкатилось из-за горизонта, заиграв лучевыми стрелками в дождевых лужах, Александра Кузнецова, спавшего на штабном диване, разбудил дежурный:
— Александр Васильевич, до вас приехал человек с важным сообщением.
— Где он? — спросил командир бригады, потер ладонями глаза, соскочил с дивана и выбежал во двор. Подле крутоступенчатого крыльца на взмыленном гнедом коне сидел Иван Кузьмин. Он доложил:
— Советские танки подходят.
— А может, немецкие?
— Нет, Александр Васильевич, я сам их видел.
— И где же они?
— Остановились на опушке леса.
— А ну, пойдем, показывай.
Кузьмин привязал лошадь за кольцо к столбу и вместе с руководителем бригады забрался на штабную вышку.
— Вон там они, — вытянув руку, показывал Кузьмин на шапкообразный мысок леса, синеющий макушками за пологим угором. — Стопроцентно видел своими глазами. Смотрите, они уже идут сюда.
Действительно, танки на большой скорости шли длинной колонной по дороге на одинаковом удалении друг от друга.
У доброй вести крылья быстролетны, и она из дома в дом мигом разнеслась по всему Михуву. Одетые в праздничные наряды, горожане от старого до малого высыпали на улицы, чтобы по русскому обычаю с хлебом-солью встретить советских бойцов.
В головной машине, стоя по пояс в верхнем люке, прибыл полковник, молодой, бронзоволицый, в новом габардиновом кителе. Он дал сигнал механику-водителю заглушить мотор.
Вслед за первым танком остановилась вся колонна.
— Где мне найти командира бригады Сашу-летника? — спросил полковник.
— Я — командир бригады, — ответил Кузнецов, стоявший в кругу партизан у ворот штабного дома.
Полковник и лейтенант, пожав друг другу руки, познакомились.
Внушительно урча моторами, колонна танков двинулась вперед.
— Привал в лесу за городом, — распорядился полковник.
Партизаны и жители Михува, напутственно провожая танкистов, читали надписи на бортах машин: «За Родину!», «Вперед на врага!», «Смерть фашизму!».
На танке, который двигался в середине колонны, показалась необычная надпись: «Иван Кузьмин». Прочитав ее дважды, сержант Кузьмин заметил:
— Мой однофамилец! Стопроцентный тезка! — он горячо помахал рукой и обратился к полковнику. — Вы не скажете, кому такая слава? Может, земляк какой-нибудь?..
— Это — в честь погибшего товарища, — ответил офицер. — Он воевал в другой части, но наши бойцы считают его однополчанином.
Партизаны заинтересовались:
— А кто он такой?
— Откуда?
Уже в штабе бригады, сориентировавшись по карте в обстановке, полковник рассказывал:
— Иван Кузьмин — парень с Урала. Был танкистом. Погиб под Воронежем. Чтобы отомстить фашистам за близкого человека, одна девушка решила пойти на фронт.
Слушая это, Кузьмин почувствовал, что сердце его заколотилось учащенно. Он хотел что-то сказать полковнику, но горло перехватило.
— И кто та девушка? — спросил Кузнецов. — Гурьянова Марина Гавриловна.
Кузьмин, точно подброшенный со скамейки тугой пружиной, подскочил к столу, за которым сидел полковник, вынул из брючного кармана кожаный кошелек, достал оттуда фотокарточку и, положив ее на стол, спросил:
— Вот эта Марина?..
— Она. Она самая, — ответил полковник, кидая быстрый взгляд то на карточку, то на богатырски сложенного партизана.
— А я, стало быть, стопроцентный Кузьмин Иван Петрович, которого вы похоронили под Воронежем...
Партизаны разразились радостными криками. Полковник еще раз внимательно всмотрелся в фотокарточку и утвердительно заключил:
— Она самая, уралка... Только мне невдомек, как все получилось?
— Получилось так, как на войне, — заметил Кузнецов. — Пусть они встретятся и разберутся во всем.
Иван вместе с полковником в партизанской бричке выехал в расположение полка.
Подойдя к машине с надписью «Иван Кузьмин», сержант обратился к ее командиру, который сидел на корточках, упираясь спиной в правую переднюю гусеницу, и рассматривал карту:
— Товарищ лейтенант, разрешите повидаться с вашим механиком-водителем.
