— К чему вы это?
— К чему? — переспросил Волков и посмотрел в глаза Павла долгим, тяжелым взглядом. — К тому, что нельзя мелочами пренебрегать, дорогой ты мой Клевцов. Не исключено, придется тебе в Германию пробираться и там поработать недолго. Раз уж куснула тебя змея, дави ей башку! Пока же, как говорят, не начавши — думай, а начавши — делай.
— Стало быть, Нина ко мне ходит, учит с вашего ведома?
— А ты разве против?… Отныне Нина станет приходить вечером, а я буду с тобой беседовать по утрам.
Теперь Павел понял, что и Волков, и Ростовский, и Нина между собой связаны делом секретным и важным. В эту орбиту включили и его. Новое оружие, появившееся у немцев, всерьез заинтересовало командование, если уж даже Волков при должности далеко не рядовой решил лично заняться Павлом.
— Поговорить придется о многом. — Волков достал папиросу, одумавшись, сунул ее обратно в пачку. — Ты инженер, знаешь техническую сторону дела. Теперь придется тебе усвоить философию, немецкую историю, фашистское мышление и многое другое. Создавая дисциплинированную, жестокую армию, гитлеровцы ведь придавали особое значение воспитанию воли и характера солдата. В этом тоже их сила.
Волков раскрыл портфель, вытащил несколько книг.
— Не удивляйся, здесь и геополитик Хаусхофер[25], и фашистские писатели Гримм и Юнгер, и генерал Драгомиров[26], кстати умнейший специалист по военной психологии, хоть и царский… Читай. Одна рука у тебя действует, книгу держать сможешь. Читай и думай. Думай за германца.
— Алексей Владимирович, разрешите высказать одно соображение, — приподнялся на локте Павел.
— Слушаю.
— Я вспоминал разное из того, что произошло на фронте. Выплыла одна деталь. Перед тем как мне приехать в батальон Самвеляна, разведчики захватили «языка». Его звали Оттомар Мантей. Он был фенрихом того училища в Карлсхорсте, где мы с вами были в сороковом.
— Так-так, — заинтересованно произнес Волков.
— Мантей на допросе сказал, что на фронте проходил практику, минировал позиции перед своими окопами. Как-то не сходятся концы с концами. В каком звании был Мантей? Фельдфебель, без пяти минут офицер. Не могли немцы использовать его как простого сапера!
— А помнишь, как они гоняли фенрихов на танковом полигоне?
— Полигон — не фронт. Здесь они рисковать не станут. Сдается, Мантей знал об оружии, на которое напоролись наши танки. Знал, да не сказал.
— Что ж, можно поискать Мантея в наших лагерях военнопленных. Вдруг ты и прав…
Слова-сигнализаторы выражают душевное состояние, раскрывают содержание за пределами предложения…
Они разобрались в этой композиционно-речевой системе и ее модификациях. Теперь практиковались в интонации вопросительных предложений, где на первый взгляд несущественная мелочь играла большую роль. Ну, кажется, чего проще вопрос: «Вас ист дас?» Такое предложение произносит учитель, держа книгу в руке и спрашивая о ней учеников: «Что это?» Отсюда спокойная интонация. Но вот тот же вопрос, однако с существенной приставкой: «Вас ист денн дас?» Эта так называемая модальная[27] частица внесла в вопрос тревогу, раздражение, иными словами, выразила чувства, переводимые на русский язык как возмущенное: «Что такое?!»
Так, перебираясь от одной темы к другой, Павел постигал глубины языка. Нина вела урок старательно, как ведут его студенты-практиканты в присутствии строгого методиста. Свой предмет она знала настолько досконально, что не представляла себе объема знаний, который может понадобиться обыкновенному немцу. Павел смотрел на ее носик с узкими раскрылками, на глаза, прикрытые загнутыми ресницами, на нежные просвечивающие пальцы, которыми она перебирала страницы учебника, — и глубокая жалость с безмерной любовью охватывала его.
Проносилось время, отпущенное на занятия. Она совала в портфельчик книги и, поцеловав, торопливо исчезала. Павел оставался один. Приносили ужин. Появлялась сестра со шприцем и порошками. Зажигала настольную лампу, направив ее свет так, чтобы удобней было читать, — и снова наступала ночь.
Он надевал наушники, слушал сводки Информбюро. В Сталинграде шли напряженные бои, в нескольких местах гитлеровцы прорвались к Волге. Глубокий левитановский голос передавал взволнованные слова из «Правды»:
«…Все, что за эти дни довелось видеть и слышать здесь, — все говорит о железном упорстве наших войск, уцепившихся за развалины домов и изгибы оврагов, за песчаные бугорки и железнодорожные насыпи. Здесь, на узком участке советской земли, нет ни линии Мажино, ни горных ущелий, ни специальных или естественных укреплений. Здесь есть одно и, пожалуй, самое главное на войне: упорство советского воина, сознание необходимости стоять насмерть!..»
Думая о красноармейцах, заброшенных в окопы, землянки, развалины домов, замерших в ожидании атаки или расстрелявших последнюю обойму, бросившихся на пулеметы или сжавших связку гранат перед танком, Павел задавал себе вопрос: в чем же кроется их моральная сила?
Абстрактно, вне связей с местом и временем, любой полководец заботился о состоянии духа войск. Только что Павел закрыл книгу «царского», как выразился Волков, генерала от инфантерии Михаила Ивановича Драгомирова. В русско-турецкую войну генерал командовал дивизией, начальствовал в Академии Генерального штаба, возглавлял Киевский военный округ. Хотя он с сомнением относился к новейшей технике, но высказал много своеобразных мыслей в области тактики и военной психологии. И становилось понятным поведение русских бойцов в неравных боях под Сталинградом. На взвод нашей пехоты приходился один немецкий танк. Бьют по этому взводу из орудий и минометов, из немецких окопов и с воздуха, а он, изголодавшийся, обескровленный, обессиленный от непрерывного грохота и бессонницы, цепляется за каждый метр, стоит, защищая крохотную полоску насквозь простреливаемого берега…
Русский солдат вообще отличался выносливостью. Эту черту признавали даже враги. Их удивляла стойкость и многотерпение, способность выдерживать самые изнурительные бои и сохранять не только боевой дух, но и взаимную выручку.
Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его, почти бездыханного, не прикрыл огнем младший лейтенант Овчинников, не притащил на себе водитель-механик Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся, дерутся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…
В полночь радио выключилось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» — догадывался он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно, как сторожевые собаки, обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся тишину.
