– Куда ты?
– К Дине, конечно!
– Неужели ты действительно не понимаешь, что мы теперь должны соблюдать строжайшую конспирацию! – строго сказал Робис. – Некоторое время нам лучше совсем не видеться, даже в «коммуну» нужно приходить лишь в крайнем случае. И, если ты хочешь, чтобы Дина была в безопасности, ни в коем случае с ней не встречайся!
Выйдя на Александровский бульвар, Робис заметил, что от остановки отходит вагон с зеленой вывеской – двойка. Он редко пользовался этим современным видом транспорта. И не только ради экономии трех копеек, на которые в заведении сестер Дрейфогель можно было выпить стакан молока с кренделем. Привычный к деревенскому приволью, Робис чувствовал себя в трамвае как в клетке. Но на этот раз он так спешил, что бросился догонять вагон – надо было первым прибыть на место встречи у Киш-озера и исследовать местность, чтобы не угодить в западню.
В два прыжка догнав трамвай, Робис сел на свободное место возле двери и продолжал думать о том, как ему себя вести с Липом Тулианом.
Он ощущал в кармане привычную тяжесть маузера. Может быть, придется облегчить обойму на один патрон, а мир избавить от одного человека. Если этот человек предатель, потеря невелика. Робис ежеминутно ставил на карту собственную жизнь, и ему ничего не стоило отнять ее у другого человека, который этого заслужил. Пусть реакционные газеты на весь мир вопят о зверствах революционеров – борьба есть борьба, и она жестока. Сегодня Робиса угнетало не то, что необходимо исполнить тяжелый долг, а то, что он может совершить ошибку. Вдруг к смерти будет приговорен невиновный…
– Попрошу вас, сударь, предъявить билет.
Робис встрепенулся и подал кондуктору в зеленой форме свой билет. Рассеянно пробив в нем дырку, кондуктор уже хотел возвратить билет, как вдруг обратил внимание на цвет бумажки.
– Вы сели не в тот вагон. – Кондуктор уже не величал Робиса сударем. – Здесь первый класс!
Робис огляделся. Вагон ничем не отличался от второго класса. Те же жесткие скамейки, те же рекламы под потолком. Видимо, разница в цене на три копейки существовала для того, чтобы простой народ не мозолил глаза важным господам. Только сейчас Робис заметил, что все пассажиры были хорошо одеты. Услышав слова кондуктора, на редкость тощая дамочка с крупными золотыми серьгами в ушах недовольно сморщила носик, навела на Робиса лорнет и пропищала:
– Какое нахальство!
– Нечего церемониться, кондуктор, высадите его! – вмешался и ее дородный спутник, воинственно потрясая сложенной охотничьей газетой.
– Ничего не поделаешь, вам придется пересесть в прицепной вагон. – И кондуктор дернул веревку звонка.
Когда трамвай остановился, Робис пересел, проклиная в душе свою рассеянность, из-за которой он привлек к себе излишнее внимание. Виной была все та же мучившая его мысль: справедлив ли смертный приговор, который он готовился привести в исполнение? Чтобы отделаться от навязчивых дум, Робис стал разглядывать газету в руках у пассажира напротив. Но читавший ее нарочно сложил листы таким образом, что любопытный сосед видел строчки вверх ногами. Тогда Робис перевел взгляд на улицу. Летний ветерок покачивал жестяные вывески – золотые калачи, кроваво-красные колбасы, серебристые ключи, по которым прыгали солнечные зайчики. Чудесный, теплый августовский день на миг рассеял мрачное настроение. Но вот магазины Александровской сменились кладбищами. Они вернули Робиса к его тяжким мыслям. Эти мысли мучили его и тогда, когда он от конечной остановки трамвая шел к станции конки. Теперь Робис вел себя осторожнее и еще издали оглядел пассажиров.
Часть их, судя по корзинам, была из разрастающейся дачной колонии Кайзервальд и возвращалась домой с покупками. Другие направлялись к озеру. Об этом свидетельствовали их объемистые сумки с торчащими кружевными оборками дамских купальных костюмов. Пока кучер собирал деньги за проезд, лошади неторопливо жевали овес. Покончив со своей порцией, гнедой стал совать морду в чужую торбу. Поначалу вороной лишь недовольно встряхивал головой, но потом решил спастись бегством от наглого напарника. Затрусил рысцой и гнедко.
В этот момент из-под тени сосен вышел человек и на ходу вскочил в вагон. Это был Лип Тулиан. Через несколько шагов кучер взобрался на передок и, бранясь на чем свет стоит, остановил лошадей. Не мог же он допустить, чтобы ссора животных нарушила расписание рейсов…
Робис успел спрятаться за сторожевой будкой на переезде. Теперь ему не попасть первым на берег Киш-озера. У него оставалась, правда, возможность, не показываясь на глаза Липу Тулиану, проследить за ним и убедиться, не оцеплен ли район вокруг рыбацкого сарая.
Наконец звякнул колокол. Раньше он, наверное, служил для отправления парома, теперь же висел над передком вагончика. Свистнул бич, послышалось: «Н-но, горемычные!», и конка тронулась в путь. Сдвинувшись с места, вагон довольно бойко покатился по рельсам.
Робис прибавил шагу и в тени сосен не отставал от конки. Неподалеку от следующей остановки деревья кончились, и в ожидании, пока новые пассажиры расплатятся с кучером, боевику пришлось залечь в придорожной канаве. В душистой траве шуршали невидимые существа, над его головой кружила яркая бабочка, ноздри щекотал пряный аромат багульника – все было полно жизни.
А в двадцати шагах отсюда сидел приговоренный к смерти человек. Виновен он или не виновен?
…Вагон конки покатился дальше. Стараясь держаться в отдалении, Робис зашагал вслед по шпалам. Топот копыт заставил его оглянуться. Со стороны города галопом приближался всадник в форме. Полиция! Погоня! Возможно, за ним? Не привлекая к себе внимания, Робис незаметно сошел с полотна дороги в лес и прижался к толстой сосне. Кажется, и сегодня его будет выручать старый товарищ маузер. Вот всадник уже поравнялся с ним. Теперь видно: конь не оседлан, а на кавалеристе та же форма, что и на кондукторе, – конка тоже принадлежала акционерному обществу городской электрической дороги.
Тем временем вагон добрался до очередной остановки. Подъехав, всадник наклонился к кучеру, который уже хотел приступить к продаже билетов, что-то сказал ему и, пнув каблуком в брюхо своего коня, ускакал дальше.
Усач-кондуктор поскреб затылок, оглядел пассажиров, затем неторопливо достал бычий пузырь с махоркой, набил люльку и затянулся. Лишь после этого он объявил:
– Конка дальше не пойдет… С праздничком! – Он слез, выпряг лошадей, а сам растянулся на опушке в полном пренебрежении к своим пассажирам.
Не выказывая особого удивления или возмущения, публика вышла из вагона. И без расспросов все знали, в чем дело: забастовка!
