— на них пускайте ремни покрепче.
Когда это сделали, мелкими гвоздиками прибили полоски шкур.
— Вот вам и голова лося, — резюмировал Пётр Иванович. — Голова без ног не бывает, а ноги в дело пошли.
На масленицу отца схватил радикулит. Да и как от него уберечься, когда дел по хозяйству невпроворот и всё на улице, на морозе? Лежал, ворчал, не давая покоя жене.
— Марфа, Прасковье-то твоей нынче юбилей.
— Знаю без тебя, пятьдесят стукнуло. Ну и что?
— Подарок надо отвезти. Поздравление.
— Куда уж тебе, лежи лучше!
— А я вот что думаю: ребят надо послать. Они и отвезут. Дождёмся из школы — тогда уж поговорим.
— Вот ещё! Тебе бы всё на ребят переложить! И так дома почти не бывают.
— Это ничего, мать. Им это только в удовольствие — побывать у тётки. Прокатиться на лошадке. Запрягут нашего Карьку, а то уже застоялся. Одна польза и ребятам будет, и лошадке. Мигом доскачут по весеннему накату.
Марфа промолчала, понимая, что муж прав. Но и отпускать детей не хотелось. В субботу школьников, как обычно, отпустили рано, и после обеда все уже собрались дома. Пётр Иванович правильно рассудил, мальчики с удовольствием приняли предложение отца, но Надюшку мать не отпустила — пусть лучше по дому помогает.
Пока собирались, время уже к вечеру.
— Куда ж на ночь-то глядя? — сокрушалась Марфа. — Говорят, волки появились в наших краях, а ты детей одних отправляешь!
— Какие там волки! — возразил Пётр Иванович. — Отродясь здесь их не бывало. Что им тут делать, в снегу, что ли, барахтаться?
— В снегу или нет, а бродят ночами по дорогам, из Путиновской женщина рассказывала. Видели их, и не раз. Собак в Путиновской у многих уже переловили. Лоси, бывает, на дорогу выходят, а это приманка.
Пётр Иванович усмехнулся.
— Сколько слышу рассказов про волков — ни один не подтвердился, что волки на людей нападают. Сказки всё это. Прасковья-то рада будет племянникам, да и куфейку ты для чего шила? Я вот бадейку мёда приготовил.
— Да мы уже не дети, поди, взрослые. Проскочим за милую душу, — отвечал за обоих Стёпа. — А что до волков — так мы можем и ружьё прихватить.
Обоим не терпелось отправиться в дорогу.
— Долго не задерживайтесь, переночуете и сразу домой, — напутствовала Марфа.
Подъехали к Хамиру — уже стемнело. Дальше дорога наезженная. Дело к весне, прикатанный снег — что катушка, сани сами катятся. И коняжка весело бежит. Застоялся Карька — рад промяться. В санях-розвальнях сена навалено, тулуп прихватили. Мороз ядрёный, под тридцать, а ребятам жарко, и от коня пар идёт.
— Рома, дай, я поправлю, — попросил Стёпа, — а ты подремать можешь.
Рома только рад предложению брата. Всё-таки сегодня, пока из школы добирались, по морозцу хорошо прогулялись, а после этого всегда в сон клонит.
— На, держи. Смотри не урони, чтобы вожжи под ноги коня не попали. Да не засни!
— Вот ещё, не впервой! Чего уж там учить.
Тихо в зимнем лесу, да ещё и ночью. Молодая луна, хотя и не ярко, но светит. По сторонам заиндевелый лес. Берёзы, пихты.
— Стёпа, а Стёп, помнишь, отец нам читал рассказ, называется «Чук и Гек»?
— Ещё бы не помнить — мне тогда, наверное, было лет шесть, а что в раннем детстве запомнилось, то уж навсегда.
— Так вот, похоже, это про наши места Аркадий Гайдар написал.
— С чего это ты взял?
— Смотри: зимняя тайга, ночь, тишина, как сейчас у нас. Мороз, заваленная снегом избушка, а из окошка на заснеженный лес льётся тусклый свет. Правда, похоже на наш дом? И даже геологи у нас стоят — всё как в рассказе.
Рома закутался в тулуп, на сене мягко и травой хорошо пахнет. Задремал, и снится ему, что плывёт по Хамиру на лодке. Плыл, плыл — и вдруг стоп! Напоролся на камень? Сон как рукой сняло. Мерцает лунный свет, и сани стоят на месте.
— Стёпа, ты чего встал?
Степан молчит, и Карька замер как вкопанный.
— Почему не едем, заснул, что ли?
— Погоди ты, ничего я не заснул. Карька что-то почуял. Встал так, что я чуть кубарем не свалился. Н-но-о! — прикрикнул он, дёргая вожжами. Карька только уши прижал, переступил ногами и ни с места.
— Видишь, чего-то испугался конь.
— Чего бы это, дорога пустая.
— Чего-чего! Волков почуял!
— Да ладно, какие там волки! Пойду погляжу.
Роман встал, чтобы обойти сани. И только спрыгнул, как Карька рванул с места, помчавшись чуть ли не галопом.
— Э-эй! Держи коня! — что есть силы заорал Роман. — Стёпка, стой!
Степан, спросонья мало что соображая, искал вожжи, барахтался в сене, но никак не находил. Он ведь тоже задрёмывал, когда ехали.
— Тпру, тр-р-р! — орал он на коня, но тот, не слушаясь, нёсся во весь опор, и из-под ног его летели ошмётки снега.
«Никак вожжи соскользнули с саней. Попадут под полозья, запутаются, — мелькнуло у него в голове. — Конь споткнётся — пропадём все. Заедят волки и Ромку, и меня вместе с лошадью».
А конь всё несётся, и вот уже голос Романа еле слышен. Шибко катятся сани по гладкой дороге, а Стёпка всё барахтается, упуская время.
Но вот наконец нащупал. Натянул изо всех сил вожжи.
— Стой-ой-ой!
Кое-как встал Карька, а назад воротиться не хочет. Хрипит, топчется на месте и вот-вот опять понесёт. Стёпка, чуть не плача, уже и уговаривать его начал, но тут, запыхавшись, прибежал Роман. Запрыгнул, повалился в сено.
— Теперь гони!
— А где волки?
— Гони, пока не нагнали!
Как птица, летит конь. Стелется сизая мгла по низинам. Его и погонять не надо. Луна плывёт следом, подрагивая, и едва не задевает макушки гор, спящие под жемчужным покрывалом. И где-то за ними скользят серые тени волков. Белая пена стекает с их высунутых языков. А может, всё это чудится разгорячённым гонкой парням?
— Ну, теперь держись!
Радостно ёкнуло в груди. Вдвоём-то уж не пропадём.
— Ты их видел?
— Кого?
— Кого, кого! Как будто не знаешь. Волков!
— Ещё бы не видеть! Стелются по-над снегом, языки набок, а из глаз искры сыплются.
— Да ну!
— Вот тебе и «да ну»! Держи крепче вожжи-то! Не дай бог выронишь! Эй, ну тебя, дай-ка я сам!
— На, держи. Кажись, Козлушка уже близко — слышишь, собаки брехают?
— Близко-то-близко, но и ход сбавлять не надо.
Роман привстал, чтобы погонять лошадей, а Стёпа подумал, что крепко же напугался брат, коли в деревню въезжаем, а он останавливаться не хочет.
Спящую Козлушку проехали, и уже
