Ермак в собольей шубе подошел к Феде, переписывавшему за столом опись отобранного для царя, хлопнул Федю по плечу и сказал:
— А ну, читай, что пошлем с Иваном Кольцо для Москвы!
Федя встал с лавки, развернул длинный свиток и стал читать.
— Соболей темных шестьдесят сороков…
— По сорок шкурок увязывали?
— Так точно, атаман. Сам проверил. Все полностью две тысячи четыреста собольков, один другого краше. Таких в Москве и не видали. Таким соболям цены нет.
— Ну ты же знаток. Чти дальше.
— Черно-бурых лисиц — двадцать.
— Маловато.
— Да ведь каковы лисицы-то, атаман! Это не сиводушки, а черны, как ночь. Мех в синь отливает. А нежен как… Бобров камчатских — двадцать.
— Будет день, — задумчиво сказал Ермак, — когда казаки русские и на Камчатку заберутся. Мне рассказывал Бурнаш про Камчатку. Горы там есть дымные и течет из них грязь. Занятно те горы самому повидать… Ну, дальше что?
— Ларец березовый узорный, и в нем литого золота самородков восемь… По двадцать и тридцать золотников весом…
— Это только для начала… Так пусть и скажут. Богата золотом Сибирь…
— Ларец резной, мамонтовой кости, китайской работы и в нем — изумрудов пятнадцать крупных, аметистов камней восемнадцать.
Дверь в избу приоткрылась, впуская клубы морозного пара, и в нее заглянул казак в бараньей шубе.
— Атаман, — сказал он, — привели коней, что для царя отбирали. Пожалуешь смотреть?
— Постой, Федор. Пойдем посмотрим, какими конями поклонится Сибирь царю московскому.
Как гладкое серебряное блюдо, блистал утоптанным, крепким скрипучим снегом большой просторный двор. На нем собрались есаулы и казаки. Пять татар в теплых, наваченных халатах и круглых меховых шапках держали лошадей, накрытых дорогими пестрыми коврами. У крыльца на длинной лавке были разложены цветным сафьяном обшитые, украшенные бирюзою, лунным камнем, сердоликом и серебром конские узды.
— Ну, Слепый, похвались, каких коней достал по татарским табунам. Зовут тебя Слепый, а ты позрячее любого глазастого будешь. Где брал, рассказывай.
Тот, кого Ермак назвал Слепый, — невысокого роста, кривоногий, чернявый казак, весь заросший бородою и усами, с темным, точно чугунным, крепким лицом, скинул шапку с лохматой головы.
— Почти все кони Маметкуловых табунов. Он, сказывали мне татары, самый большой заводчик у них. Лишь первый конь пригнан из-за Ишимских степей, из-за верховьев Иртыша, из-за снеговых Алатауских гор. Особой породы-то конь.
— Ну, похвались, похвались… Скиньте ковры, подавай коней на посмотр!
Теснее обступили казаки круг, где татары водили, показывая Ермаку, лошадей. Они останавливались поочереди против Ермака, и Слепый докладывал Ермаку о породе и достоинствах коня.
— Мунгал — конь бел без единой отметины, — говорил он, когда против Ермака установили широкого серого[48] коня. — Ты погляди, атаман, — копыт у него какой, розовый совсем. Крепче сердолика камня. Нога короткая, широкой кости сбоку, а спереди тонкая. Спина с изгорбиной, а круп — хоть спать ложись. Семь лет коню, а побежка такая, что ни одна лошадь его обогнать не может.
— Наденьте на Мунгала голубую в серебре узду — так и подведете его царю. Давай следующего.
Татарин подвел к Ермаку прекрасного солового коня. На солнце он казался золотисто-розовым. Нижняя челка, грива и хвост были белые. Размытый, разобранный руками и расчесанный навес[49] сверкал на солнце. Конь не стоял и играл на месте. По спине и по крупу протянулся темный ремень. Три ноги были по щетку белые, четвертая — правая передняя черная. Прекрасные большие глаза косили на Ермака. Кругом зачмокали от восторга татары.
— Це… це… це… вот лошадь… ай-да лошадь!..
Казаки качали головами.
— Красота неписаная!
— Божие творение.
— Такому коню цены не сложить.
Дрожащим от радостного волнения, что так всем понравилась лошадь, докладывал Ермаку Слепый.
— Алтын — по-нашему Червончик… Эта масть, атаман, почитается у татар священной. Царская это масть. И такой конь — счастье приносит.
— Наденьте на него зеленую узду в золоте.
И как надели, еще больше залюбовались лошадью казаки.
— Дозволь, атаман, провести.
— А ну, проведи… Рыской.
— Не идет, а играет.
— Хозяина веселить.
— Сигает-то как!.. Ах ты…
— Да, только царю на ней и ездить.
— У кого другого такого коня увидал бы — ей-богу украл бы… Даже у тебя, атаман, — пошутил есаул Мещеряк.
— Сказано в писании: не завидуй, — усмехнулся Ермак.
— Про коня, атаман, в писании ничего не сказано. Там писано — ни вола его, ни осла его… Мне волов и ослов — без надобности.
— Ни всего, елико суть у ближнего твоего, — внушительно сказал атаман. — Давай дальше. Замерзнешь тут с вами. Мороз-то какой лютый!
На смену соловому стал светло-рыжий коренастый красавец…
* * *
После выводки Ермак с Иваном Кольцо и Федей вернулись в избу.
— Замерз! — сказал Ермак Феде. — Кусает сибирский мороз-то!..
Он скинул с лавки большой воловьей кожи кубический цибик.
— Ты мне сказывал — невеста у тебя в Москве есть.
— Есть и невеста, — ответил, краснея, Федя.
— Любишь?
Федя совсем спекся.
— Люблю, — чуть слышно сказал он.
— Ну сыпь сюда ей подарки от меня. Скажи — посаженым отцом твоим Ермак — донской атаман. Да кликни-ка, брат, Восяя.
Восяй, седой, от заиндевевшей на морозе шерсти, радостно оживленный, вбежал в избу. Будто спрашивал он: «ну что еще надо от Восяя? На что Восяй понадобился?»
— Ишь ты какой! Что бобер камчатский седой, — показал на собаку Иван Кольцо.
— Мороз всякого разукрасит, — сказал Ермак и подозвал Восяя к себе.
По лавкам были разложены дорогие мха.
— Ну, Восяй, — сказал Ермак, ласково гладя собаку по голове. — Ты своего хозяина любишь?.. Уважаешь?.. Как невесту-то твою, Федор, звать-величать? — спросил Федю Ермак.
— Наталья Степановна.
— Ты, Восяй, и Наталью Степановну знаешь? Ишь хвостищем-то своим завилял, замахал… Будто и правда понимает, о ком говорят.
— Он, атаман, слова понимает, — потупясь, робко сказал Федя.
— Ладно. Так ты и хозяйку свою будущую любишь? Эге! Глаза-то разгорелись… И пасть даже открыл… Ну-ка, Восяй, принеси для нее собольков.
Восяй в два прыжка был у лавки с мехами, схватил сверху соболей и подал Ермаку. Тот передал связку Ивану Кольцо.
— Клади, Иван, в цибик — это свет Наталье Степановне от меня на шубу сибирскую. А теперь, Восяй, тащи-ка нам лисицу.
