Помолчав, консул спрашивает далее:
— А как у вас оказался Охотников?
— Охотников? Я вас не понимаю.
— Да вот, — консул развел руками. — Из Петербурга намекают. Мол, сей господин у вас пребывает. А там им не больно довольны.
— Довольны? — Гмелин хмурит брови. — А пребывание сего господина Охотникова здесь разве не есть наказание? Голод, болезни, пули разбойников… Довольно одного пути до Шемахи, дабы искупить вину…
Консул молча дымит трубкой и вновь соглашается:
— Вы правы. Я тоже полагаю… эти пудреные… Им бы послужить здесь с наше… А вы как разумеете?
— Так же!
— Вот-вот, — продолжает консул, — К сожалению, за пули разбойников орденов не дают.
И тут же вновь спрашивает:
— А сии горы вам нравятся?
— Привык. А художник Борисов да Охотников только об оных и толкуют.
Консул потирает руки:
— Красота!.. Эх, Самуил Готлибович, а в Сальяны двинетесь, еще больше красоты насмотритесь.
Гмелин кивает, глухо говорит:
— Дорога до Сальяны, по справедливости, для того сделана, чтобы кормиться разбойничьим шайкам. Между горами есть разной глубины ямы, глубокие пропасти с различными пещерами, в коих до грабежа лакомые люди караулят. А кроме того, — заканчивает путешественник, — ханы полагают — лазутчик я. Средь двенадцати солдат, посланных ханом, один доносчиком был. До каких пор сие продолжаться будет? Науке ведь служим.
— Верно, Самуил Готлибович, верно. Коли сам подлец, то и прочих тем же полагает. Это я о ханах. Впрочем, не все они таковы. Рящанский, к примеру, добр и гостеприимен.
— Слыхали…
— А я с ним уже договорился о вас.
Консул подает Гмелину письмо хана. Путешественник медленно читает вслух:
— «Высокопочтенному, в великом достоинстве находящемуся, в высокой славе сияющему, избраннейшему между благороднейшими мессианами и почтеннейшему в законе Иисусовом, сим изъявляю мое поздравление и желаю всякого благополучия и во всех предприятиях желаннейшего успеха.
Пересылая сие чистосердечнейшее поздравление, дружески объявляю, что, получив известие от высокопочтенного, в высоком достоинстве находящегося и верного высочайшего Российского двора консула о благополучном в Ензеленскую пристань прибытии, крайне обрадовался. А что сие мое дружеское письмо не совсем к Вам пришло праздным, то прошу приказать вашим служителям принять то, чему я к Вам при сем роспись посылаю. Когда же я буду иметь счастье Вас с радостью и удовольствием видеть в Ряще, то дружество наше так между нами утвердим.
Подарки с сим письмом присланные были следующие:
1) 10 батманов конфектов
2) 20 батманов сорочинского пшена
3) 12 баранов
4) 100 кур
5) 80 уток
6) 20 гусей
и знатное число гранатов, лимонов, померанцев и яблок».
Консул видит радость и смущение путешественника и добавляет:
— Да сопутствует вам удача!
Глава VIII. А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?
«А будет ли она, удача?» — именно об этом и думает сейчас Гмелин. Правда, Рящанский хан принял их хорошо, но с тех пор, как он приехал в Мазандеранскую область, все как-то не ладится. Местный хан вначале приказал ему вылечить больного глазами брата. С большим трудом удалось Гмелину это сделать. Он собирался уже уезжать, как произошло неожиданное. Кто-то донес хану, будто среди рисунков русского художника Борисова есть его портрет. Суеверный владыка решил, что по приезде в Россию Гмелин обязательно выпалит в портрет из пистолета и хан тут же умрет. Сколько ни уверял Гмелин, что такого портрета нет, сатрап не поверил. Прислал двух своих прислужников. Персы разглядывают рисунки Борисова, восторженно цокают языками: «Карашо, очень карашо!»
А Гмелин молча опускает голову: он сделал все, чтобы спасти Борисова, но три дня назад художник умер от какой-то тяжелой болезни.
Умер… В который раз ученый начинает письмо и вновь бросает. Нет, он не может, не может так написать его матери. Хорошо, если бы люди перед смертью делали это сами. Вот когда он будет умирать, то обязательно сам напишет: «Простите, но я умер. Пишу о том, дабы не утруждать других». Других… А кто другие? Почти все из его экспедиции тяжело больны.
Не обращая более внимания на персов, Гмелин идет к дому, где лежит поручик Охотников.
— А… это вы… — Охотников с трудом поднимает голову от подушки. — Вы… Ну как, хан нашел свою образину?
— Ищет… Двух послов специально прислал.
— Ишь ты… — вздохнув, поручик внезапно произносит: — Отдайте ему потом мою шпагу с каменьями… Он алчный; авось…
— Что вы, что вы… и думать не смейте, — успокаивает его Гмелин.
— Не надо. — Охотников берет руку путешественника. — Не надо. Лучше расскажите что-нибудь веселое. Ну хотя бы про хана.
— Хорошо. Попытаюсь… — Губы у Гмелина дрожат, он никак не может унять этой дрожи.
— Ну что же вы?!
— Сейчас. Сейчас, как вы знаете, большинство ханов дураки. Но этот просто царь дураков. Дураков, — повторяет Гмелин и думает: «Совсем не смешно». — Так вот. Вот, сударь, хан и придумал новый способ торговли: купцы ему — товар, а он — им пинок. Так всех купцов и выпинал.
Закрыв глаза, Охотников слушает. А Гмелин все говорит, говорит. Сребролюбие хана ненасытно. Он обдирает не только своих подданных, но и всех чужестранцев. Они в область оную с удовольствием въезжают и с неудовольствием выезжают…
Ученый уже не помнит, сколько прошло времени: час, два или больше.
Наконец он на мгновение замолкает и смотрит на больного. Тот спит.
Осторожно, на цыпочках, путешественник пятится к двери, как вдруг слышит хрип, резкий, свистящий…
Опрокинув табурет, Гмелин бросается к кровати. Вздрогнув, Охотников внезапно вытягивается и затихает. Затихает навсегда.
Больше Гмелин уже не помнит ничего. Не помнит, как казаки вели его по двору, как кто-то мочил ему лоб, поил водой.
Очнулся он лишь в своей комнате. И снова увидел персов.
— Ну что, что?.. — прошептал Гмелин. — Что? Нашли? Думаете, нашему художнику делать было нечего, как только ханов писать?
Казак протягивает портрет молодого перса с кальяном:
— Да это же не тот! Не тот, вы понимаете? А другого нет!
Персы покачивают в знак согласия головами. Да… Да… Они все поняли: этот перс совсем не хан. Разве может хан так смеяться? Кто-кто, а они-то хорошо знают улыбку хана.
Затем персы уходят..
Гмелин медленно опускается на стул, долго сидит, обхватив голову руками.
Казачок Федька осторожно трогает его за плечо:
— Самуил Готлибович, вот письмо поручика…
