С этими мыслями шевалье опустился в кресло, принц разрешил ему садиться в своем присутствии Так как у де Лоррена иссяк весь запас язвительности, то разговор с ним не представлял уже никакого интереса.
К счастью, как мы уже сказали, принц был в прекрасном расположении духа, которого хватило бы на двоих, до той минуты, когда, отпустив лакея и свиту, он прошел к себе в спальню. Уходя, он поручил шевалье передать привет принцессе и сказать ей, что так как ночь сырая, то он, боясь за свои зубы, не спустится больше в парк.
Шевалье вошел к принцессе как раз в тот момент, когда она возвращалась в свои комнаты Он в точности исполнил поручение, и ему бросилось в глаза равнодушие, не лишенное некоторого смущения, с которым принцесса выслушала его сообщение.
Это показалось ему новым.
И если бы этот странный вид был у принцессы, когда она собиралась уходить, он бы непременно последил за ней. Но принцесса возвращалась домой; делать было нечего. Он повернулся на каблуках, как цапля, осмотрелся по сторонам, тряхнул головой и машинально направился к цветникам.
Не успел он сделать сотню шагов, как встретил двоих молодых людей, шедших под руку, опустив головы и разбрасывая попадавшиеся им под ноги камешки. То были господа де Гиш и де Бражелон.
Их вид, как всегда, возбудил у шевалье де Лоррена инстинктивное отвращение. Тем не менее он сделал им глубокий поклон и получил в ответ такой же.
Потом, увидя, что парк пустеет, что огни иллюминации догорают и что подул утренний ветерок, он повернул налево и возвратился в замок через маленький двор; а двое молодых людей повернули направо и продолжали путь к большому парку.
Когда шевалье поднимался по маленькой лестнице, которая вела к потайному ходу, он заметил, как в проходе между большим и малым двором показалась женщина, а за ней другая.
Женщины эти шли быстро, что можно было угадать в темноте по шелесту их шелковых платьев. Фасон их мантилий, изящное сложение, таинственный и высокомерный вид, особенно у той, которая шла первой, поразили шевалье.
– Удивительно знакомые фигуры, – сказал он себе, останавливаясь на последней ступеньке лестницы.
Подобно хорошей ищейке, он собрался уже идти вслед за ними. Но в этот момент его остановил бежавший за ним уже несколько минут лакей.
– Сударь, – доложил он, – приехал курьер.
– Ладно, ладно, – отвечал шевалье. – У нас есть время; до завтра.
– Он привез какие-то спешные письма, которые господину шевалье, может быть, будет приятно прочесть.
– Вот как! – воскликнул шевалье. – Откуда же они?
– Одно из Англии, а другое из Кале. Последнее прислано с нарочным, и, по-видимому, очень важное.
– Из Кале! Какой же дьявол пишет мне из Кале?
– Мне кажется, что я узнал почерк вашего друга графа де Барда.
– О, в таком случае я сейчас приду, – вскричал шевалье, позабыв, что он сию минуту только собирался шпионить. И он поднялся к себе, а тем временем две незнакомки исчезли в глубине противоположного двора.
Последуем же за ними, оставив шевалье разбирать письма.
Когда они подошли к деревьям, первая остановилась, запыхавшись и осторожно приподымая вуаль.
– Что, далеко еще до того места? – спросила она.
– Да, ваше – высочество, еще шагов пятьсот; но пусть ваше высочество немного отдохнет, а то мы скоро устанем.
– Ваша правда.
И принцесса, потому что это была она, прислонилась к дереву.
– Послушайте, сударыня, – сказала она, немного отдышавшись, – не скрывайте от меня ничего, скажите мне правду.
– Ах, ваше высочество, вы уже рассердились, – ответила дрожащим голосом молодая девушка.
– Да нет, моя дорогая Атенаис, успокойтесь, я нисколько не сержусь.
Да, в сущности, все это меня не касается. Вас беспокоит, не сказали ли вы чего-нибудь лишнего под дубом; вы боитесь, что, может быть, задели короля, а я хочу вас успокоить, убедившись сама, можно ли было вас слышать.
– Ах, конечно, можно было, король стоял совсем близко от нас.
– Да, но вы, вероятно, говорили не очень громко, так что некоторые слова можно было и не расслышать?
– Ваше высочество, мы думали, что мы совершенно одни.
– Вас было трое?
– Да. Лавальер, Монтале и я.
– Значит, именно вы говорили опрометчиво о короле?
– Боюсь, что так. Но в таком случае не будете ли вы, ваше высочество, так добры помирить меня с его величеством?
– Если нужно будет, я вам обещаю. Однако, как я уже вам говорила, прежде чем идти на неприятность, нужно сначала убедиться, действительно ли король слышал что-нибудь. На дворе темная ночь, а под деревьями еще темнее. Король, наверное, вас не узнал, Начать об этом разговор – значит выдать себя.
– Ах, ваше высочество, если узнали мадемуазель де Лавальер, узнали и меня. К тому же господин де Сент-Эньян не оставил у меня ни малейших сомнений на этот счет.
– Значит, вы говорили что-нибудь очень обидное для короля?
– Да нет же, ваше высочество, ни одного слова. Одна из нас уж очень его превозносила, так что, по сравнению с этими похвалами, мои слова могли показаться несколько холодными.
– Эта Монтале так безрассудна, – сказала принцесса.
– Нет, это не Монтале! Монтале ничего не говорила, это Лавальер.
Принцесса вздрогнула, точно она не знала этого раньше.
– Ах нет, нет! – воскликнула она. – Король не мог все расслышать. А лучше давайте проделаем опыт, ради которого мы пришли сюда. Покажите мне дуб.
И принцесса пошла дальше.
– Вы знаете, где он? – спросила она.
– Увы, ваше высочество, знаю.
– И вы найдете его?
– Найду даже с закрытыми глазами.
– Великолепно; вы сядете на ту скамью, где вы сидели рядом с Лавальер и повторите тем же тоном то, что вы говорили с ней, а я спрячусь в кустах и скажу вам, слышно ли оттуда или нет.
– Хорошо, ваше высочество.
– Значит, если вы действительно говорили так громко, что король расслышал вас, в таком случае…
Атенаис с напряжением стала ожидать конца фразы.
– В таком случае, – сказала принцесса прерывающимся, вероятно от быстрой ходьбы, голосом, – в таком случае я должна буду вам запретить…
И принцесса еще более ускорила шаг.
Вдруг она остановилась.
– Мне пришла в голову мысль, – обрадовалась она.
– О, наверное, прекрасная мысль! – ответила мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Вероятно, Монтале тоже чувствует себя неловко.
– Нет, не очень; она меньше говорила и, значит, меньше скомпрометирована.
– Все равно, она поможет вам, солгав немного.
– Разумеется, особенно если она узнает, что вашему высочеству угодно было проявить ко мне участие.
– Ба, я, кажется, угадала, что нам нужно сделать, дитя мое.
– Ах, как хорошо!
– Вы скажете, что вам всем троим было отлично известно, что король стоял за этим деревом или кустом, уж я не знаю, и что с ним был господин де Сент-Эньян.
– Да, ваше высочество.
– Ведь вы же знаете, Атенаис, что Сент-Эньян был очень польщен вашим добрым отзывом о нем.
– Вот вы видите теперь, ваше высочество, что оттуда все слышно, вскричала Атенаис. – Услышал же господин де Сент-Эньян.
Заметив свою опрометчивость, принцесса закусила губу.
– Вы ведь хорошо знаете, каков этот Сент-Эньян, – сказала она, – от королевских милостей у него закружилась голова, и он несет теперь всякий вздор, подчас даже выдумывает. Впрочем, дело не в этом. Слышал ли король или не слышал, вот самое главное.
– Конечно, ваше высочество, слышал! – с отчаянием проговорила Атенаис.
– В таком случае сделайте так, как я вам говорю: упорно повторяйте, что вам троим было известно, – слышите»: всем троим, так как, если возникнет подозрение относительно одной, то заподозрят во лжи также и других; итак, повторяйте, что вам троим было известно о присутствии короля и господина де Сент-Эньяна и что вы захотели подшутить над ними.
– Ах, ваше высочество, – подшутить над королем! Мы никогда не посмеем сказать этого.
– Да ведь это была шутка, чистейшая шутка; невинная забава, очень позволительная для женщин, которых хотят поймать врасплох мужчины. Этим все и объясняется. Все, что Монтале говорила о Маликорне, – шутка; все, что вы говорили о Сент-Эньяне, – шутка, и те слова, которые произносила Лавальер…
– И которые она очень бы хотела взять обратно.
– Вы в этом уверены?
– Вполне. Могу поручиться.
– Тем более все это можно будет объяснить как простую шутку; господин де Маликорн не станет сердиться. Господину де Сент-Эньяну будет неловко, потому что, вместо того чтобы смеяться над вами, посмеются над ним. Словом, король будет наказан за любопытство, не подобающее его сану. Пускай немного посмеются и над королем по этому случаю. Не думаю, чтобы он стал сердиться.
– Ах, ваше высочество, вы просто ангел доброты и ума!
– Это в моих интересах.
– Каким образом?
– Вы спрашиваете меня, почему в моих интересах ограждать моих фрейлин от всяких шуток, насмешек, а может быть, даже клеветы! Увы! Вы ведь знаете, дитя мое, что двор не очень снисходителен к таким грешкам. Но мы идем очень уж долго; неужели мы еще не пришли?
