демоны, имеющие пол. Даже кульминаты... правда, тут была проблема габаритного свойства, но Оргротор не привык пасовать перед трудностями.
Однако все это было не то. И сегодня, после долгих переговоров, он летел над Туманным Днищем, дабы попробовать нечто новое.
Нырок!.. Оргротор устремился в кратер, похожий на огромную кротовину. Он слегка дымился, и ни один сурдит и даже животное не подошло бы даже близко. Ибо гибель источали выходные отверстия Червоточин, ибо струились в них ужасные газообразные демоны – ларитры.
Но Оргротор их не страшился. Никто не смел причинить вред Оргротору. Ларитры расступались перед его свечением, прятались в тенях и отнорках. Свистящий их шепот достигал ушей, проникал в голову, но не в силах был заморочить.
Ларитры заполняют не все Червоточины. Их не настолько много. Здесь обитают и другие создания, самые разные подземные демоны. Оргротор пару раз встречал варкамов, что произошли от Прямой Кишки. Видел и поргулов, к чьему появлению сам когда-то приложил руку. Недра Паргорона кишат жизнью не менее, чем поверхность, толща Чаши иссверлена ходами и пещерами.
И чем дальше летел Оргротор, тем светлее и жарче впереди становилось. Из вечной ночи Отец Чудовищ переходил в вечный день.
Ах, Центральный Огонь! Как приятно оказалось ощутить его лучи на коже! Воспарив над раскаленной пустыней, Оргротор зажмурился от удовольствия. Золотые волосы засверкали в дивном свете, как второе солнце – и жаль, до безумия жаль, что у этого зрелища не нашлось свидетелей!
- Янгфанхофен, а ты очень восхищаешься Оргротором, - заметил Бельзедор. – Он и в самом деле был так великолепен? Ты его восхваляешь даже сильнее, чем себя.
Янгфанхофен молча положил на стойку портрет. Бельзедор вскинул брови и больше вопросов не задавал.
Пустыня Пекельной Чаши не везде иссушена до безжизненности. Древнейший рассчитывал, что его дети в первую очередь будут жить на внутренней стороне. И хотя здесь и впрямь жарковато, зато солнца хоть отбавляй, а Мистлето разумно распоряжается его пламенем.
Изредка тут тоже встречались сурдиты. Те, кто осмеливался жить в постоянной опасности гохерримского набега. В основном самые из них могучие, объединившиеся в города-крепости. Они обогащали сухие почвы, рыли глубокие скважины и качали грунтовые воды.
Но гораздо чаще встречались гохерримы. Эти не обременяли себя ведением сельского хозяйства и совершенствованием в ремеслах. Они с самого начала избрали путь войны. Жили в основном охотой и грабежом.
Гохерримы тоже приручили некоторых животных – но не ради пищи. В те времена они еще не умели бегать по воздуху и ходить сквозь гиперпространство, а потому паргоронский конь был для них не статусным животным и четвероногим другом, а средством передвижения и союзником в битвах.
То же и с паргоронским псом. Эти взращенные на Тьме звери духом были похожи на гохерримов, и целые своры их держались в качестве живого оружия.
Гохерримы вообще любили оружие. Из всех ремесел они до блеска отточили лишь одно – кузнечное. Еще на заре времен взяли в руки клинки – и больше уж с ними не расставались. Их демоническая сила развивалась не в сторону механизмов, как у ла-ционне, но и только на мышцы, как сурдиты, они не полагались. Из гохерримов получился народ мечников, несокрушимых рукопашных бойцов.
Они вели суровую жизнь в этой пустыне. Кочевали, спали в шатрах, а то и под открытым небом, делились на кланы и почитали своих старейшин, первородных Зубов. Быстро плодились, но часто и гибли, постоянно воюя с нактархимами и сурдитами, да и друг друга истребляя весьма лихо. Любимым их занятием была война, любимым развлечением – поединок.
Но они не были тупыми дикарями. В них тоже горел дух божества-прародителя. Между набегами и сварами они занимались философией и искусствами, многие сочиняли прекрасные стихи и писали саги. Даже паргоронскую письменность придумали гохерримы.
- Подожди, а разве не сурдиты? – усомнился Бельзедор. – Я слышал...
- Ты ошибаешься, - твердо сказал Янгфанхофен. – Гохерримы.
А когда песчаная пустыня стала переходить в каменистую, начали попадаться и нактархимы. Они жили в менее жарких местах, вели более оседлый образ жизни и строили в скалах крепости. Будучи яйцекладущими, они сильнее были заинтересованы в скрытном существовании и постепенно смещались к краям Чаши, к Ледовому Поясу.
Но туда Оргротор не отправился – он уже достиг цели. В самом низу Каменистых Земель, на границе с Пекельной Чашей высилась огромная башня. Она не скрывалась, она была видна отовсюду, но ее не тревожили ни гохерримы, ни нактархимы. Даже не боящиеся никого кульминаты обходили ее стороной, ибо здесь жил один из Органов.
Мазед, Язык Древнейшего.
Он почувствовал Оргротора издали и уже встречал на балконе. В отличие от Отца Чудовищ, летать Оратор не умел – он и ходил-то с трудом, опираясь на трость.
На то, чем был изначально, на язык, Мазед был совершенно не похож – он скорее напоминал гохеррима, только огромного, толстого и носатого. У него тоже были рога, были красные глаза, но сзади рос хвост, а по всему телу колыхались крохотные отростки.
Он носил одежду. Если Оргротор не видел смысла скрывать свою красоту, то Мазед, напротив, стремился спрятать свое безобразие. В первую очередь – следы болезни, ибо он был одним из тех, кого покалечил яд Ралеос.
И покалечил значительно. Мазед не погиб, как Пищевод, и не мучился от постоянной боли, как один из Зубов, Худайшидан, но и не мог просто загнать язву вглубь, как Гламмгольдриг. Его кожу сплошь покрывали рубцы – и иногда они раскрывались. В эти минуты Мазед страдал – и случались подобные приступы все чаще.
Это терзало его. В отличие от всех прочих частей Древнейшего, он не был бессмертен. Один из достойнейших и умнейших детей Паргорона, он медленно умирал.
Очень-очень медленно. Он прожил уже больше шести тысяч лет и мог прожить еще столько же – но он был обречен и понимал это.
Из-за этого Мазед вел постоянную активность. Он первым научился проникать за Кромку, он овладел колдовством, подглядев его у прекрасных альвов Тир-Нан-Ог, скрытных нагов Паталы и грозных джиннов Кафа. Со всеми он говорил на их языке и к
