– Очень не нравятся мне эти камыши, – не слушая напарника, пробормотал Взрывпакет, – если бы их можно было поджечь – поджег бы.
– Не загорятся. Это они с виду сухие, а на деле – нет.
– То-то и оно, – Взрывпакет прицелился и снова дал короткую очередь по камышам. Там неожиданно что-то загорелось неярким факелом и, словно бы в подтверждение разговора, который вели лейтенант с прапорщиком, из камышей с давящимся слезным криком «ы-ы-ы» вывалился человек в полыхающем на спине халате и, поскользнувшись, плашмя повалился на землю. Потом перевернулся, затих – лишь дернул раза три ногой, словно был подбит пулей, выгнулся на земле судорожно, вытянулся и больше не двигался.
– Он что, готов? – спросил прапорщик.
– Не знаю.
– Не повезло душку. Кто же его подпалил? Свои если только. За нарушение веры, за то, что не так трактовал Коран, какую-нибудь суру не прочитал перед жратвой – вот его и превратили в свечку.
В прогале между камнями снова показались душманы. На этот раз они шли показательно, с криком «Алла акбар!», в чалмах, с темными, поблескивающими в свете луны лицами, с автоматами наперевес, страшноватые – Грицук, глядя на них, не удержался, гулко сглотнул слюну.
– Не боись, родимый, – подбодрил его лейтенант, – это всего-навсего сырое мясо, из которого мы наделаем хороших котлет. Не видать им заставы, как своих ушей. Хоть и сгорела она… Построим новую. В землю зароемся, сверху железом накроем голову – все равно жить будем. Ну, нехристи, держись! – Взрывпакет передвинул пулемет, повел стволом из одного края в другой, проверяя угол, который он может захватить во время стрельбы, машинально отметил, что неподвижно лежавший душман, а вместе с ним и камыши, выпали из сектора обстрела, поморщился от неприятного чувства, будто от зубной боли, вздохнул, ощущая, как на него наваливается усталость – тяжелая, ночная, иссасывающая, а вместе с ней – безразличие. Это происходило не только со Взрывпакетом – со всеми воюющими людьми, лейтенант это знал, но от подобных знаний легче никогда не становится. Стиснув челюсти, он пробормотал угрюмо, словно бы борясь с самим собою: – Ну, нехристи… ну!
Надавил на послушный, мягко ускользнувший под пальцем спусковой крючок, длинной очередью свалил несколько душманов – только галоши с обрывками халатов полетели в разные стороны, – душманы мигом рассеялись, каждого теперь надо будет отстреливать отдельно, как горного козла, короткими очередями, – но нет, душманы, продолжая кричать: «Алла акбар!», на бегу стреляя из автоматов, снова собрались в два ручья и понеслись в обход засады к заставе: один ручей покатился слева, другой справа.
Лейтенант дал несколько коротких гулких очередей по левому ручью, сбил человек шесть с ног, потом переместил огонь на правый ручей, также дал несколько очередей, выругался.
– Уж больно вы шустрые! Чего «Алла акбар» перестали орать? А, душки?
Подумал о том, что вообще-то мусульмане кричат «Аллах акбар» – «Аллах велик», – а не «Алла акбар», но букву «х» они никогда не произносят, проглатывают ее в крике, как нечто непотребное, чужое для языка, мешающее дышать, – вот и получается усеченный протяжный крик, словно бы состоящий из нескольких «а» – «Алла акбар!» Как русское «ура!».
«Ура» – это тоже, наверное, что-то усеченное, какая-нибудь старая хвала Господу Богу.
Снова свалил несколько человек слева, потом несколько человек справа, плюнул на горячий ствол пулемета, усмехнулся:
– Спортсмены! Уж больно вы раскипятились! Заставу вы никогда не возьмете! Скорее атамана своего закусаете до крови.
Подумал о том, что, если разобраться, застава им и не нужна, это ведь обычная общага, пахнущая потом и портянками, запасов оружия там нет, запасов патронов тем более, документы все с собой у Панкова, кроме, может быть, журнала наблюдений, в котором все равно нет ничего секретного… – что им там надо? Дизель? Дизель уже спален «эресами». Запас солярки? Этого запаса тоже нет. В баньке попариться? Но и славная банька, великолепно доведенная до ума, спалена…
Что тогда заставляет душманов лезть на пулемет, чтобы дотянуться до заставы? Желание воткнуть в какой-нибудь горелый паз, в обугленную притолоку зеленый мусульманский флаг – клочок выгоревшей грубой материи? Но это же не стоит жизни. Тогда что? Деньги? Может, мусульманскому Мелитону Кантарии за это обещали хорошие деньги – водрузи, мол, знамя Аллаха, – и сразу станешь Рокфеллером! Это? Или что-то еще?
– Тьфу! – снова отплюнулся Взрывпакет: он этих людей не понимал.
Ручей справа снова ожил, несколько человек вскочили на ноги, понеслись на десантников.
– Дураки! – спокойно произнес Назарьин, дал по ним очередь, – и мигом охладил их пыл, свалил на землю. – Ну куда вы суетесь, дураки?
Последние пули очереди всадились в твердый камень – наверное, попала гранитная прослойка, вышибли сноп искр, ярко осветивший пространство, с тоскливым пением унеслись в небо, на афганскую сторону.
Залегшие боевики начали торопливо отползать, изредка кто-нибудь из них пускал в сторону десантников автоматную очередь, трассирующие пули проходили наверху. Назарьин на эти очереди не отвечал, лишь ругался коротко:
– Дур-раки!
Минут через пять каменистое поле перед пулеметным гнездом сделалось чистым, на нем лишь «загорали» убитые боевики, да где-то в камышах надорвано, громко стонал находящийся без сознания человек.
Над далеким каменистым кряжем зажегся коричневый утренний свет, небо завспыхивало легкой розовиной, слабыми звездочками, в выси засочилась, проступая сквозь невидимые поры, утренняя мокреть, эта таинственная игра завораживала всякого человека, увидевшего ее, – Взрывпакет тоже увидел, улыбнулся по-мальчишески радостно, освобожденно, словно бы вернулся в собственное детство, – но вот скромная заря эта пошла вразнос, рассыпалась, будто сырой весенний снег, застыла на несколько минут и погасла, словно бы жизнь ее на этом закончилась. Взрывпакет разочарованно сощурил холодные синие глаза, вздохнул. Повернулся неловко, услышал, как у него ревматизно захрустели кости.
– Чертовы камни! – выругался он. – В них можно всю свою требуху оставить.
– Эти камни опасные, лейтенант, – сказал Грицук, – из человека тепло вытягивают, из костей – мозг, а обратно, в тело да в кости, студь закачивают.
Но Взрывпакет не стал слушать прапорщика – не до того было, – сделал несколько частых вздохов, проговорил словно бы для самого себя – горько, с недоумением:
– Застава-то вон, догорает… Жалко заставу, – вздохнул, затих на мгновение, пробежался глазами по каменистому полю, по растерзанной кромке камышей, поглядел на одиноко валяющиегося душмана, примявшего своим халатом огонь, спросил у напарника: – Патронов сколько у нас осталось? Полчаса еще продержимся?
